Галич. Жизнь под током

Он родился 19 октября 1918 года и гордился этой «пушкинской», лицейской датой. Через 59 лет он погиб от удара током в вынужденной эмиграции в Париже. Поэт, драматург и журналист, но главное – певец свободы своего поколения. Его стихи не устаревают и по сей день. Слышишь голос: «Граждане! Отечество в опасности!» – и кажется, он где-то рядом. В день рождения Александра Галича о нем для Jewish.ru вспоминают друзья и знакомые.

Песок Израиля

«Вспомни: / На этих дюнах, под этим небом, / Наша – давным-давно – началась судьба. / С пылью дорог изгнанья и с горьким хлебом, / Впрочем, за это тоже: / – Тода раба!»

Песню «Песок Израиля» Александр Галич написал во время первой, самой успешной гастрольной поездки в Израиль. «Я хочу закончить сегодняшний вечер песней, которая написана мною уже здесь, в Израиле. Я где-то прочел, что город Тель-Авив был построен на песчаных холмах, на дюнах. И вот, я подумал… Впрочем, я вам лучше спою то, что я подумал. Песня называется “Песок”», – сказал он и запел.

Он приехал 31 октября 1975 года из Мюнхена, где работал на радио «Свобода». Эту поездку, по свидетельствам очевидцев, организовал ему антрепренер Виктор Фрейлих, работавший тогда в журнале «Время и мы», который издавал Виктор Перельман. Вечером Галич со своей мюнхенской девушкой Миррой побывал в гостях у Перельмана, где он много пил и рассказывал о жене Нюше, которую пришлось устроить в психиатрическую клинику: она тоже пила немерено. Нормального разговора не получилось. А на следующий день, вечером, он уже выступал на сцене самого большого зала в Израиле «Гейхал а-Тарбут» в Тель-Авиве. И три тысячи зрителей стоя аплодировали ему, хотя он еще даже не начал петь. А уже после окончания концерта были настоящие овации. Публицист Михаил Агурский напишет потом в своем письме к Владимиру Максимову: «Саша имеет сенсационный успех. Он выступал по телевидению в течение минут двадцати». Об этом успехе напишет и израильская газета «Маарив». Хотя, по воспоминаниям очевидцев, не все понимали, о чем поет Галич (его язык был понятен только эмигрантам волны 70-х). Но масштаб личности завораживал.

– В Израиле он кайфовал, – рассказывает специально для Jewish.ru Владимир Гершович, знавший Галича еще в России, встречавшийся с ним в Мюнхене и познакомивший израильтян с записью концерта певца перед самым его приездом в Израиль. – Он был нарасхват, он пользовался успехом, он много увидел в стране. Пел, кроме старых своих песен, и «Поезд уходит в Освенцим», и написанную в Израиле песню «Песок Израиля», и «Реквием по неубитым».

«Шесть миллионов убитых – / А надо бы ровно десять! / Любителей круглого счета / Должна порадовать весть, / Что жалкий этот остаток / Сжечь, расстрелять, повесить / Вовсе не так уж трудно, / И опыт, к тому же, есть!»

Галичу организовали также концерт и в Еврейском университете (Гиват Рам). Писатель Владимир Фромер был на этом концерте: «Галичу посылали много записок с вопросами, но он сказал, что прочтет их потом, так как забыл очки… Помню, что после концерта его повезли в студенческое общежитие на горе Скопус, где он долго пил со студентами и пел для них». Случилась в Израиле и знаменательная встреча с Розой Палатник, получившей в 1971-м два года лагерей за распространение запрещенной литературы, в том числе стихов Галича. С ней он ходил по Иерусалиму, был у Стены Плача, и из его книги, оставшейся у Владимира Гершовича, уже после его отъезда выпала записка, обращенная к Розе, нежная и даже интимная. Галич любил женщин. И они отвечали ему взаимностью.

В какой-то момент, как вспоминает Перельман, Галич, распахнув окно в своем номере в «Шератоне» и взглянув на море, произнес: «Хорошо, а? Взять бы и остаться на всю жизнь на этом израильском море. Кстати, знаешь, у меня идея – предложить мюнхенскому начальству создать в Израиле бюро радио “Свободы”». Но эти планы остались в мечтах.

Два больших концерта стали ключевыми точками в жизни этого яркого, талантливого и для многих загадочного человека. Один случился в Новосибирске в марте 1968 года, другой – тот самый, израильский, в Тель-Авиве. А между ними – насыщенная, бурная жизнь советского баловня судьбы, ставшего без всякого преувеличения певцом свободы, голосом своего изломанного поколения.

Смеешь выйти на площадь?

Саша Гинзбург (Галич – литературный псевдоним) рос в Кривоколенном переулке Москвы, отлично учился, играл на рояле, пел и читал стихи. Потом стал учеником студии Станиславского, но обиделся, что его талант недооценили, и перешел в молодежную студию Алексея Арбузова. Много играл во время войны во фронтовых театрах, и уже тогда писал пьесы, режиссировал. Это были добротные советские пьесы, вслед за которыми пришел успех. И можно было пить в ресторане «Националь», где собирался московский бомонд.

«Они собирались, выпивали, травили анекдоты, – рассказывал Василий Аксенов. – Как будто не было советской власти». Он женился, родилась дочка Алена. Но брак вскоре распался, потому что появилась главная женщина его жизни – Ангелина (Нюша) Шекрот. Обворожительная красотка. А впоследствии – жена, любовь и нянька. Всё вместе. Несмотря на романы Александра, бесконечные увлечения и череду женщин в его жизни, они остались преданной и любящей парой. «Она говорила: “Да, он любит женщин. Но возвращается всегда ко мне”. У них был некий негласный договор, и он очень это ценил», – рассказывает Владимир Гершович. Так бывает.

Казалось, ничто не предвещало такого развития, но в 60-е он взял в руки гитару и начал петь свои стихи. Они не были похожи ни на его сценарии, ни на песни Окуджавы, с которым всегда было негласное соревнование. Всегда элегантный, в дорогом пиджаке, вполне благополучный советский драматург пел о «маленьком человеке», о жертвах режима и современных бонзах. Галич слушал и слышал улицу и пел о зэках, солдатах, чиновниках, алкашах… Но и о Пастернаке, и о Мандельштаме. Он изобрел свой язык, в котором смешался язык улиц, вокзалов, кабинетов и язык интеллигентских кухонь. «Самые взыскательные мастера литературы говорили, что этот язык Галича – шершавая поросль, вызревающая чаще на асфальте, чем на земле, – в песнях обретает живую силу поэзии. Корней Иванович Чуковский целый вечер слушал его, просил еще и еще, вопреки правилам строгого трезвенника,сам поднес певцу коньяку, а в заключение подарил свою книгу, надписав: “Ты, Моцарт, – Бог, и сам того не знаешь!”», – рассказывает Лев Копелев.

И появился «магнитиздат». С огромных бобин звучал его характерный гневный голос. Он пел о том, как «молчальники вышли в начальники, потому что молчание – золото», о том, что «любое движение вправо начинается с левой ноги», взывал: «Граждане, Отечество в опасности! / Наши танки на чужой земле!» и предостерегал: «Ой, не шейте вы, евреи, ливреи, / Не ходить вам в камергерах, евреи!» Пронзительно говорил о трагедии отсидевших в лагерях: «Я подковой вмерз в санный след, / В лед, что я кайлом ковырял», – и смеялся над бытом советских чиновников: «У них первый был вопрос – “свободу Африке!”, / А потом уж про меня – в части “Разное”».

Казалось, он сам удивлялся своему предназначению и героем быть совсем не собирался. «Не моя это вроде боль, / Так чего ж я кидаюсь в бой?» И бой начался с того самого памятного выступления на Новосибирском фестивале в 1968-м, где пели в новом жанре «поэтической песни» и где Галич имел огромный успех, исполнив, кроме всего прочего, песню «Памяти Б.Л. Пастернака». «Разобрали венки на веники, / На полчасика погрустнели… / Как гордимся мы, современники, / Что он умер в своей постели!» Весь зал встал после этой песни, а «мундиры голубые» не забыли его слова и процитировали их в специальном донесении в ЦК КПСС­ – «Мы – поименно! – вспомним всех, / Кто поднял руку!»

А вскоре голосовали уже по другому поводу. После того как в компании своей дочери член Политбюро Дмитрий Полянский впервые услышал песни Галича, был поднят вопрос об «антисоветских песнях» на Политбюро, и колесо завертелось. Галичу припомнили всё: и его выступление в Новосибирске, и выход на Западе сборника его песен. 29 декабря 1971 года Галича вызвали в секретариат Союза писателей – исключать. «Я пришел на секретариат, где происходило такое побоище, которое длилось часа три, где все выступали – это так положено, это воровской закон – все должны быть в замазке и все должны выступить обязательно, все по кругу...»

От водевиля до трагедии

С этого момента он был обречен на эмиграцию. Лишившись всех доходов – пьесы не ставили, из всех союзов (писателей, кинематографистов) выгнали, – он жил на пенсию по инвалидности: слабое сердце, два инфаркта. Продавал книги из своей библиотеки, пел на квартирах. Он не хотел уезжать, но его вынудили, предупредили, что «если не поедет на Запад, поедет на север». Альтернатива вполне реальная. И он сдался. И как любая эмиграция не по своей воле – она была трагична, хотя внешне всё выглядело совсем неплохо. Они с женой уехали в Норвегию на год, потом обосновались в Мюнхене и позже – в Париже, где Галич вполне успешно работал на радио «Свобода». Рядом жена, вокруг друзья, близкие по духу: Владимир Максимов, Виктор Некрасов, Юлиан Панич… Однако судьба отпустила Галичу всего лишь три с половиной года жизни за границей.

И эти годы ему дались непросто. «Он не был приспособлен к одиночеству и к нелюбви, – считает Панич. – Он говорил, что Ленин был прав, когда называл высшей мерой наказания – высылку». Быт был тяжел, потому что Галич, несмотря на больное сердце, много пил, и, что еще хуже, много и тяжело пила его жена Нюша. «В хорошие минуты – очаровательна, в тяжелые – он ее прятал», – рассказывали друзья. Он винил себя: «Это я виноват в том, что Нюша пьет».

Начался роман с Миррой, работавшей на радиостанции, который закончился, как в дешевом водевиле. Образовался бывший муж, он ворвался в редакцию с угрозами – по старой советской привычке решил жаловаться на изменницу и обещал дойти «до самого Солженицына»! По некоторым воспоминаниям, именно это заставило Галичей уехать в Париж, где и произошла трагедия. Причины этой внезапной гибели 59-летнего поэта долго занимали умы исследователей, пытавшихся выстроить цепочку и ответить на вопрос: случайна ли была его смерть?

Известно, что за год до трагедии произошла довольно странная история, о которой рассказывала дочь Галича Алена. «Бабушка получила письмо без штемпеля, в котором печатными буквами, вырезанными из заголовков газет, было написано: “Вашего сына Александра хотят убить”. Мы решили, что это чья-то злая шутка. Кто же это прислал? Может, это действительно было предупреждение? Ведь он погиб при очень загадочных обстоятельствах». Однако официальная версия вполне реалистична, и ее разделяют его друзья. Галич очень любил аппаратуру и купил для работы стереокомбайн «Грюндиг». Носильщики доставили большую коробку в квартиру Галичей и ушли, сообщив, что для подключения аппаратуры нужен специальный мастер. Потребовалась антенна, и Галич, по совету специалиста радиостанции, купил ее в магазине. Мастер должен был прийти на следующий день. Он решил попробовать подключить комбайн самостоятельно, но вставил антенну не в антенное гнездо, а в отверстие в задней стенке и случайно коснулся ею цепей высокого напряжения. В тот же момент упал ногами к батарее, из-за чего через его тело прошел сильный электрический разряд, ставший причиной его смерти.

На крик вернувшейся домой Ангелины прибежали пожарники. Они вызвали полицию, которая уже вызывала медиков и почему-то сразу представителей дирекции радиостанции. Врачи уже ничего не могли сделать, Галич вскоре умер. Знакомые не очень верили в версию убийства, может быть, потому что хорошо знали Галича. Об этом писал Михаил Шемякин: «Просто безграмотность… Знаете, так, по-русски: включим сюда. И, в общем, сделал так, что замкнул где-то эту аппаратуру, и когда он к ней прикоснулся – всё, его убило током».

И всё же многие были поражены такой странной и нелепой смертью. Об этом писал Владимир Войнович: «Его смерть – такая трагическая, ужасно нелепая. Она ему очень не подходила. Он производил впечатление человека, рожденного для благополучия. Но ведь смерть не бывает случайной! Такое у меня убеждение – не бывает. Судьба его была неизбежна, и это она привела его в итоге к такому ужасному концу где-то в чужой земле, на чужих берегах, от каких-то ненужных ему агрегатов».

На могиле Александра Аркадьевича Галича в Париже есть надпись: «Блажени изгнании правды ради». И может быть, эта жизнь под высоким напряжением не могла закончиться иначе? Он не вернулся, как в своих стихах, «разделавшись круто с таможней», – ни в Россию, ни в Израиль, где ему было так хорошо. Хотя… кто знает. Его голос с нами.