Мерцающий Горин

В биографии Григория Горина, автора золотых сценариев – «Тот самый Мюнхгаузен», «Формула любви», «Убить дракона», – какую подробность ни тронь, она обязательно окажется вплетённой если не в юбилейную речь, так в эстрадную сценку или сценическую реплику. Современники, говоря о нём, быстро сбиваются на пересказ переживаний, потому что был он большим другом с безотказным сердцем. Сам автор, которому на днях исполнилось бы 76 лет, всегда увиливал в пьесы. Последуем и мы за ним.

В поисках живописующих личность деталей его биографии пытливому читателю придётся перевернуть всё написанное им и всё рассказанное о нём. Но и это едва ли расширит рамки уже известной энциклопедической статьи. Гриша Офштейн, названный в честь своего дедушки Гершеле, родился в семье военнослужащего, учился в медицинском институте, потом работал на скорой помощи и параллельно увлекался драматургией.

Стал одним из известных медиков-драматургов театра-студии «Наш дом», впрочем, активного участия в ней не принимал, но сверкал ещё то ли в трёх, то ли в четырёх драмкружках. С тех пор как сцена победила окончательно, он блистательно писал за всех, для всех, лучше всех и читал, несмотря на дикцию. Журнал «Юность», дуэт с Аркановым, пять первых пьес, в том числе скандально закрытый «Банкет» и один из успешнейших в Театре сатиры спектаклей – «Маленькие комедии большого дома». Потом плотная работа с Марком Захаровым, аншлаговые спектакли в «Ленкоме» и выход в кино: «Тот самый Мюнхгаузен», «О бедном гусаре замолвите слово», «Дом, который построил Свифт», «Формула любви», «Убить дракона» – и это ещё не всё из лучшего. А фоном – КВН, «Вокруг смеха», «Белый Попугай» и даже вынужденная правозащита. Но автор золотых сценариев России не оставил развёрнутой автобиографии, что для запойного читателя, сами понимаете, всё равно как недопить. Читателю остались лишь затянутые дымной усмешкой пьесы, зрителю – спектакли, а жанру story – удобренный, взлелеянный ландшафт для поисков и реконструкций.

Взамен одной развёрнутой Горин написал – хотя, наверное, в этом случае точнее сказать, что сочинил – множество коротеньких автобиографий к разным своим «изданиям сочинений», публиковавшимся с конца 60-х. В предисловии к сборнику пьес, например, он сообщил, что как драматург родился в 1968 году, когда в соавторстве с Аркановым был написан «Банкет»; в сборнике киноповестей указан год его рождения для кинематографа – 1979-й, это когда вышел «Тот самый Мюнхгаузен»; и только в предисловии к сборнику своих юмористических рассказов он указал свою действительную дату рождения – 1940-й, 12 марта.

О своих перерождениях Горин писал, кажется, всерьёз. Игра в обнуление, перемещение во времени и воспоминания до пятого колена стали основной формой работы не только с сюжетным материалом, но и с собственной биографией. Если, конечно, можно считать заметки, написанные им по разным случаям, полноценными документальными свидетельствами. Например, в романе-воспоминании об Арканове он писал, что Аркадия Михайловича помнит очень давно. На их знакомство пришлось две «горинские» жизни, поскольку в первой он был собакой, и некий черноволосый мальчик Аркаша втайне от мамы кормил его остатками своей еды. Переродившись Гришей уже в следующей жизни, он помнил Аркашу и искал встречи с ним, пытаясь преодолеть разницу в возрасте. И они таки встретились уже в период вызревания юности, чтобы родиться авторским дуэтом.

«Патрик, вы только не сердитесь, но когда человек живёт так долго, как я, время спрессовывается, года наслаиваются друг на друга, и иногда я просто не могу понять, в каком я тысячелетии. Где мы сейчас?» – в который раз спрашивает Некто у лакея Патрика, служащего в доме Джонатана Свифта. «Сэр, видите, вон там дуб? Побеседуйте с ним, мне кажется, он вам станет отличным собеседником. Я думаю, ему тоже лет пятьсот!» – «Как, уже пятьсот? А я помню его ещё жёлудем». Реконструкторы истории Горина где только его не искали, даже странно, что они проглядели Некто. Дополнительным аргументом в пользу этой версии служит сцена, где Некто учит Джека Смита, как отмотать предшествующий перинатальный опыт и вспомнить прошлое рождение без всяких холотропных практик.

В 1972 году Горин написал «Забыть Герострата», сам выделял эту пьесу в знаковые для себя и, опять же, связывал её с перерождением. Пьеса стала первой самостоятельной работой после долгого и яркого периода сотрудничества с Аркановым. И хороша настолько, что не грех пересказать вкратце: история про торговца из Эфеса, который в 356 году до нашей эры сжёг храм Артемиды (всегда юной и девственной богини плодородия), простоявший до того сто лет и очень почитаемый в народе. Не доцент кафедры исторического факультета, а Человек театра, живущий на две тысячи лет вперёд и прочитавший в энциклопедии заметку о Герострате, является в Эфес 356 года до нашей эры, чтобы выяснить обстоятельства гибели храма. Оказалось, он был сожжён Геростратом единолично и ради припасённой загодя рукописи с мемуарами: жизнеописание, стихи, философия, в том числе «Записки поджигателя Храма Артемиды», включавшие некоторые подробности его последующего тюремного заключения. За дерзость мотива ему было назначено дополнительное наказание: закон запретил гражданам распространение рукописи. Утром следующего дня Герострата должны казнить. Такой бублик.

Торговля Герострата захирела уже давно, и после скитаний, оставивших много недоброй памяти в душе, он решил стать профессиональным поджигателем. Храм сгорел эффектно, преступник даже не пытался скрыться с места преступления, и вот теперь стража приволокла его в камеру городской тюрьмы Эфеса. Тут, кажется, впервые слово «закон» обозначает его исполнение, чем Герострат всласть пользуется, качая права вольного гражданина города. А за стенами тюрьмы беснуется толпа, жаждущая разорвать святотатца. Ростовщик и родственник бывшей жены Герострата Крисипп, которому он должен денег, приходит, чтобы набить ему морду и плюнуть в неё от лица своей жены: «Ты знаешь, сколько у меня дел! /.../ Но жена вцепилась в меня и кричит: “Крисипп, оставь все дела и пойди плюнь в рожу Герострату!”». И Крисипп стал не единственным, кто после ареста навестил преступника из жажды высказать презрение лично. Слушая его, игрок Герострат лишь крепче убедился в своих намерениях относительно текстов: слово за слово – ростовщик не заметил, как стал торговаться за рукопись.

Г: Называй свою цену.
К: Ну, из доброго чувства, просто из любопытства… Чтобы самому почитать на досуге… Сто пятьдесят драхм!
Г: Ступай, Крисипп! Иди, иди… Покупай финики, продавай фиги. Зарабатывай по драхме на процентах и не забудь вырвать себе волосы, когда поймёшь, что потерял миллионы. Я немедленно позову к себе ростовщика Менандра, и он не раздумывая положит мне полторы тысячи…
К: А вот это нечестно! Ты ведь всё-таки мой бывший родственник.
Г: Когда ты сдирал с меня деньги, то не очень думал о родственных чувствах. Ступай, Крисипп!
К: Двести!
Г: Несерьёзно.
К: Двести пятьдесят!
Г: Не жмись, Крисипп. Предлагаю тебе гениальное произведение. Ты только послушай. «Ночь опустилась меж тем над Эфесом уснувшим. В храме богини стоял я один со смолою и паклей». От этого мороз по коже!
К: Триста!
Г: «О Герострат, – обратился к себе я с призывом. – Будь непреклонен, будь смел и исполни всё то, что задумал!»
К: Ты выбиваешься из гекзаметра – четыреста!

Сторговались они на тысяче драхм. За вычетом ста, которые Герострат был должен ростовщику, прохиндей получил 900 и зажил в тюрьме чуть ли не дорогим гостем. Оценив его таланты, Крисипп пожалел, что не прислушивался к родственнику раньше, на что Герострат заметил: «Раньше я был всего лишь твой бедный зять. А теперь у меня за спиной сожжённый храм». История разнеслась по Эфесу с громким шумом, и за двадцать дней она превратила Герострата в нового Мессию. Рукопись разлеталась по городу и за его окрестностями, сталкивая лбами граждан, множа славу поджигателя и новые версии реконструкций.

Диалоги Горина настолько совершенны, что ими легко компенсируется самая плохая игра, потому ставить их – счастье. Они вообще в этом смысле, как «выразительная спина» Станиславского. Им, по сути, и сцена не нужна: лаконичные и содержательные, они читаются так стремительно и усваиваются так объёмно, что успевай только отслеживать переходы действий.

Иллюстрированной подробностями биографии настоящего Горина не получается собрать, хоть тресни. Нет, правда, он даже мемуары свои назвал «Ироничными», и в них вошёл от силы десяток рабочих текстов, посвящённых современникам. В воспоминаниях друзей Горина его намного больше, чем в собственных. Несравнимо. И да, служебный автор существовал здесь и сейчас: юбилей, награждение, творческий вечер – «Гриша, выручай!», – неслось со всех сторон, и он писал очередную здравицу. Впрочем, что там здравицы, он пьесы писал в процессе постановок, параллельно с рассказами и юбилейными речами, где уж тут поместить академическую рефлексию. Сигнальный экземпляр шестого тома «Антологии сатиры и юмора России ХХ века», в которую вошло всё лучшее, что было написано Гориным, вышел из печати как раз в день его смерти 15 июня 2000 года.