Путь Антокольского

Марк Антокольский жил, создавая шедевры скульптуры в сложное историческое время.

Основой его творчества была еврейская тема, но в этом он не находил поддержки у своих друзей и близких. Как и любой еврей, внесший вклад в русскую культуру и искусство, Антокольский всегда был одинок, и даже когда вокруг него были друзья-художники, он чувствовал, что не может передать им свои идеи, а они, в свою очередь, не могут понять, что значит быть евреем в России, евреем, который хочет отразить переживания, чаяния и настроения своего народа. Тема этого одиночества проходит красной нитью сквозь все его творчество, и в каждой работе мы видим эту печать одиночества, грусть еврейской души.

В ермолке на поседевшей голове, в истлевшем рубище на изможденном теле старый портной Шмуль почти по пояс высунулся из окна и при последнем луче заката, как-то еще задержавшемся в этом темном переулке, упорно пытается вдеть нитку в игольное ушко. Пальцы уже не хотят слушаться, дрожат, и подслеповатые глаза плохо видят. Но в этом дряхлом теле обитает еще сильное упорство: старый портной Шмуль нитку все-таки вдел...

Теперь можно отдохнуть. Он садится, осторожно выпрямляет сутулую спину. И только теперь замечает незнакомого пана, который не сводит пристального взгляда с его окна.

С неизвестно откуда взявшейся живостью старик вскакивает с табурета и, снова высунувшись в окно, отвешивает низкий поклон: "Чего пану угодно?" — "Реб Шмуль, реб Шмуль, какой же я пан? Я — Мордух... Мордух Антокольский".

Старик ошеломлен. Неужели этот человек в казенном мундире товарищ его сына Лейбеле?.. Непостижимо!

Наконец-то родной дом. Мордух Антокольский, тогда еще никому неизвестный ученик Академии художеств, приехал погостить на каникулы к родным в Вильну, но главным образом он стремился встретиться со своим наставником, с наставником еще его ранней юности. Только ему он хотел поведать о первых восторгах, пережитых в Эрмитаже, о разочаровании в Академии. Тайные беседы с Ильей Репиным, учившимся с Мордухом в Академии, растревожили его сердце: осенью 1863 года четырнадцать студентов, оканчивающих Академию художеств, отказались писать конкурсную работу на сюжет из скандинавской мифологии "Пир в Вальгале". Их лишили пенсионерских командировок за границу, лишили какой-либо материальной поддержки и потребовали от них освободить академические мастерские.

В России происходили важные события. Поэт Некрасов писал гневные стихи о страданиях народа. Писатель Тургенев в своих романах изображал юношей и девушек, стремящихся к свободе, просвещению, к новой жизни. На сценах Малого и Александровского театров была поставлена пьеса "Гроза". В это же бурное время появился роман Чернышевского "Что делать?", написанный писателем-революционером в каземате Петропавловской крепости. Роман имел огромный успех.

Новое поколение было охвачено жаждой перемен. А в Императорской Академии художеств, как и десятилетия назад, профессора требовали от академистов изображать мифологические сюжеты. Юного Антокольского глубоко затронули эти события.

Теперь он по старой памяти ищет совета у своего старого мудрого наставника — пана Землемера. Но пана Землемера нигде нет. Антокольский ходит по Вильне, подолгу сидит на берегу бурливой Вилейки.... Ведь из всех людей на свете никто не был так близок его душе, как пан Землемер. Это он защищал его, когда жестокий отец избивал его, маленького Мотке, за пристрастие вырезать из дерева человечков. Он первый открыл перед ним прекрасный мир: рассказывал об искусстве, о великих художниках, об их гениальных творениях.



Позже узнал Марк, что, после того, как Польша восстала в 1863-ем, пан Землемер повел людей к повстанцам. После сражения c царскими войсками он пропал. Теперь о нем ходило много легенд.

И вот осенью в Академии художеств открылась выставка. На ней была небольшая скульптура ученика Академии Антокольского "Вечерний труд старика". 28 октября 1864 года Совет Академии художеств присудил Антокольскому за его скульптуру Малую серебряную медаль. Через некоторое время в "Санкт-Петербургских ведомостях" появилась хвалебная статья знаменитого критика Владимира Васильевича Стасова, который писал: "Прежде всего, хочется обратить внимание читателей моих, на одно произведение, которое, кажется, недовольно было замечено и оценено всеми, а наверное заслуживало бы и того и другого. Один, до сих пор никому не известный, в первый раз появляющийся ученик Академии, некто г. Антокольский, выставил вещицу, резанную из дерева, небольшую по объему, но стоящую многих больших картин и скульптур, считаемых очень важными. Перед вашими глазами окно, из которого до пояса высунулся еврей портной в ермолке, вдевающий нитку в иголку. Этот маленький, очень выпуклый рельеф — целая картина... Лицо этого старика, его углубившиеся в дело глаза, его только что не говорящие губы, его руки совсем живые, — все это до такой степени полно жизни и правды, что долго не оторвешь глаз. Таких вещей у нас еще, кажется, никто не пробовал делать: нашим скульпторам все некогда заниматься такими пустяками, такими мелочами, как жизнь и правда, им надо парить в заоблачных пространствах, в аллегориях и идеалах".

Профессура Академии была напугана. Больше других неистовствовал "олимпиец" Федор Антонович Бруни — ректор Академии художеств. Кто же мог подумать, что статуэтке, которой хотя и присудили ее создателю серебряную медаль, можно придать такое значение! И Бруни пишет ответную статью "Антагонистам Академии художеств" в газете "Биржевые новости".

Благодаря этим дебатам, разворачивающимся вокруг ошеломленного Антокольского, его заметил Иван Николаевич Крамской — глава четырнадцати "бунтарей", покинувших в 1863 году Академию художеств. К этим молодым художникам, объявившим войну Академии, ищущим новые пути, и привел Илья Репин Марка Антокольского. Веяние времени и впечатления от встречи с Крамским подтолкнули художника к созданию нового образа. Все так же, как и первый он был связан с его народом, с которым он был связан сердцем и мыслями всю свою нелегкую жизнь. Идея сделать скульптурный портрет одного лавочника, менялу Герша, скупого и алчного, который жил как раз напротив портного Шмуля удалось претворить в жизнь по приезде в родной город на каникулы.

Осенью Скупой предстал сначала перед взорами восторженных художников-артельщиков, а потом и на академической выставке. И снова по прошествии некоторого времени появляется статья все того же непримиримого Стасова, в которой он опять пишет об академической выставке 1865 года: "... Нынешний рельеф г. Антокольского дорог для нас не потому только, что в нем проявляется замечательный талант, от которого надо ждать многого, но еще более потому, что в этом маленьком произведении лежат задатки будущности скульптуры нашей. ...Обращение к правдивой передаче действительности жизни, бесчисленных ее сцен, типов и выражений. Путь намечен, остается по нему идти..."

14 октября 1866 года в комнате Антокольского собралось человек пятнадцать — это первый "Вечер художеств", который был устроен по примеру Артели Крамского. После того, как все успокоились, напившись вдоволь чаю и поспорив горячо о прочитанных книгах, приступили к рисованию с натуры. Позировать обязан был хозяин, который был как никогда задумчив и отрешен. Таким его коллеги видели впервые; они присутствовали при рождении великого замысла. Когда Репин все-таки решил поинтересоваться состоянием Марка, тот оглянул притихших гостей и неторопливо заговорил. Он рассказал, как зарождается в его душе замысел нового сюжета, не покидавший его мысли уже давно. Что работа над эскизом идет как и прежде лишь на каникулах: "Это многофигурная скульптура. Сюжет взят из еврейско-испанской истории средних веков, когда евреи изгонялись победившими испанцами. Но они не были сломлены. Вот, где-то в подвале, они собрались праздновать пасху".

Антокольский рассказывал, повышая тон, волнуясь, видно, эта тема действительно тревожила его душу давно, но его трепетное отношение убивало в нем решимость. Поэтому он открылся сейчас коллегам в надежде увидеть поддержку и решиться, наконец, самому.



Антокольский стал ходить в Императорскую Публичную библиотеку изучать материальную культуру Италии и Испании 17 века, чтобы продолжить работу над эскизом "Нападение инквизиции в Испании на евреев, тайно празднующих в подвале пасху". К своему стыду он не знал, что художественным отделом Публичной библиотеки управляет человек, которому он обязан своим именем и репутацией передового художника того времени, — Владимир Васильевич Стасов. Тогда же и Стасов пожалел об установленном им самим неписаном правиле — не требовать у посетителей Библиотеки сведений о них. А ведь они оба видели друг друга чуть ли не каждый день. И так продолжалось бы долго, пока на очередном вечере артели художников друзья со смехом не раскрыли перед ним личность управляющего библиотекой.

Наконец, когда Марк все же встретился со Стасовым для того, чтобы обсудить эскиз своей новой работы, Стасов понял, что задумка вызовет большое недоумение у консервативной профессуры Академии художеств. В этом необычном творении должны были уживаться вместе два тогда никем и никогда не сочетаемые виды искусств: скульптура и живопись. Синтез скульптуры и живописи осуществлялся посредством света, пробивающегося сквозь цветные стекла.

Был большой скандал на экзамене в Академии.... Но никто не мог даже предположить, что он закончится приказом, прозвучавшим как гром среди ясного неба: "Ваш эскиз велено отливать из гипса". И это было сказано не где-нибудь, а в Академии художеств и как раз после этого злополучного экзамена. Больше всех радовался своим пророчествам в успехах Антокольского Стасов.

Теперь Антокольский твердо стоял на ногах. Он был уверен в своей правоте и в Стасове, который уже олицетворяется у него с пророком, предсказывающим и видящем в молодых, неуверенных в себе художниках, новую творческую искру, которая выжжет рутину старого, академического, изжившего себя искусства.

Спустя некоторое количество времени, Антокольский приступает к работе над новым замыслом. Он вернулся из родного города с помощником — одиннадцатилетним Элиасиком Гинцбургом. Им двоим, предстоял нелегкий период работы над произведением, в будущем признанным шедевром Антокольского "Иваном Грозным". Итог — звание академика и... диагноз лучшего врача России Сергея Петровича Боткина: "Если хотите остаться в живых, уезжайте в Италию..." Горловая чахотка.

Италия, Рим; потом Париж. Перед Антокольским сидит, сгорбившись в кресле Барух Спиноза и ждет, когда же ваятель завершит статую. Любимое творение мастера. Ради него он изучил сотни книг, ездил на родину философа в Голландию, разыскивал портреты Спинозы, изучал его дом.

Осень 1881 года внесла пасмурное настроение в мысли скульптора. События в самодержавной России, к власти в которой пришел новый монарх Александр III, мучили его сердце: эшафоты, виселицы, репрессии, кровавые сцены в еврейских кварталах. Тема одиночества и страдания сильных натур, не понятых народом, и гибнущих в борьбе, воплощалась мастером в этот период во всех его скульптурных произведениях. Стасов много спорил с ним, яростно доказывал обреченность этих образов, доводящих до упадка творчество художника, пока, наконец, не прозрел Антокольский и не сбросил с себя сети глубокой депрессии. Нельзя, никак нельзя было забывать то, что создавалось на родине. Ни в одном скульптурном образе нельзя было усмотреть упаднического настроения и неуверенности самого автора. И старый портной, ставший первым, достойным произведением, и дерзко перешедшая все пределы пластики многофигурная композиция "Нападение инквизиции на евреев"... Связь с родным домом, где он родился и получил первые уроки познания окружающего мира, где он выбрал свой путь к творчеству, всегда помогала ему.

Материал подготовила

Наталья Перминова