Гнев и печаль Марка Ротко

В один прекрасный момент Марк Ротко понял, что оформлять стены в этом нью-йоркском ресторане больше не сможет. И аннулировал заказ, отказавшись, таким образом, от 35 тысяч долларов. Было это в 1959 году…

А началась эта история годом раньше, когда дизайнер по интерьеру Филис Ламберт (Phyllis Lambert) предложил ему, тогда уже признанному художнику, заказ на серию картин для одного из залов ресторана «Четыре сезона». Отец Ламберта, Филип Джонсон (Philip Johnson), был дизайнером этого заведения, которое располагалось на первом этаже нового корпоративного здания компании «Seagram distillers» на Парк-авеню между 52-й и 53-й улицами, построенного по проекту Людвига Майса Ван-дер-Ройе (Ludwig Mies van der Rohe). Наведавшись в помещение, где должны были быть вывешены его картины, Ротко пришел в ужас. Когда-то ему доводилось сотрудничать с организациями социалистического толка — из тех, которые консервативная Америка называла «радикальными». И вот теперь, сидя в респектабельном ресторанном зале, он с внезапным отвращением почувствовал, что продал душу капиталистам.

Устремленное ввысь ослепительное архитектурное чудо «Seagram», изначально предназначенное для сливок манхэттенского общества, олицетворяло капитализм буквально каждой своей деталью. И буквально всё опровергало здесь расхожую поговорку о том, что деньги не пахнут: почти каждый доллар из вложенных в строительство здания средств отчетливо источал алкогольный смрад — значительная часть этих денег была выручена путем незаконной торговли спиртным в эпоху «сухого закона» 1920–30-х годов…

«Тот, кто будет пировать среди этих цен, даже и не взглянет на мои картины» , — говорил Марк своим друзьям. Впрочем, находились и те, кто говорил ему, что картины смогут увидеть и люди, работающие в самом здании, однако, с точки зрения самого художника, твердо решившего расторгнуть контракт, этот аргумент не выдерживал критики, ибо заказ предусматривал оформление лишь одного из ресторанных залов.

Знаменитый художественный стиль Ротко формировался в течение всего предыдущего десятилетия и стал неотъемлемой частью, своего рода, синонимом его работ, представляющих собой цветные прямоугольники, нанесенные на слои светящихся масляных красок в различных цветовых сочетаниях. Когда смотришь на его полотна, рождается ощущение, что они пульсируют, то расширяясь, то сжимаясь. Сам художник советовал рассматривать свои произведения с очень близкого расстояния, чтобы «цветовые поля» могли поглотить зрителя.

Завершив работу над несколькими картинами для «Четырех сезонов», Марк Ротко уехал в Европу. На борту корабля он познакомился с редактором журнала «Harper» Джоном Фишером (John Fischer). Выдержки из их беседы были опубликованы Фишером в статье «Портрет художника в гневе» — уже после смерти Ротко. Название, заметим, весьма характерное для Ротко, которого приводила в бешенство даже мысль о том, что он оформлял «место, куда будут приходить богатейшие ублюдки Нью-Йорка, чтобы покормиться и показать себя» . Впрочем, этот праведный гнев имел несколько неожиданные последствия: приступая к работе, живописец решил «испортить аппетит всем этим сукиным детям, которые когда-либо будут есть в этой зале» .

Вряд ли он имел подобные намерения, принимая заказ. Будучи личностью чувствительной, Ротко никогда не был уверен в себе и постоянно изводил себя сомнениями в правильности своего абстракционистского выбора, мучительно размышляя над тем, могут ли его работы называться искусством… Что же касается проекта «Четыре сезона», то отношение мастера к нему со временем, скорее всего, изменилось.

В ходе той поездки в Европу он посетил и Италию, причем наибольшее впечатление из всего там увиденного на него произвел вестибюль Лаврентийской библиотеки во Флоренции, интерьер которого рождал в душе каждого посетителя непередаваемое ощущение замкнутости, безвыходности пространства. Возможно, именно это и вдохновило его на создание работ, с помощью которых он надеялся «заставить этих богатых ублюдков почувствовать, что они загнаны в ловушку с замурованными окнами и дверями» .

Преодолевать водную ширь между Европой и Америкой ему доводилось и прежде — правда, в обратном направлении. В далеком 1903 году маленький Маркус Роткович вместе с матерью и 10-летней сестрой пересек Атлантику, направляясь из Двинска (нынешний Даугавпилс в Латвии) в Соединенные Штаты. Из Нью-Йорка они отправилась в Портленд (штат Орегон), где их уже ждали отец Маркуса (умерший спустя семь месяцев) и двое братьев. В 18 лет Маркус поступил в Йельский университет, однако через два года учебу бросил, объяснив это в своем дневнике желанием «немного постранствовать, полодырничать и поголодать» . В 1924 году он отправился в Нью-Йорк и записался на курсы живописи при Лиге студентов-гуманитариев. С тех пор Нью-Йорк оставался его домом до самой смерти.

Одним из учителей молодого Ротковича был Макс Вебер (Max Weber), тоже, кстати, уроженец России. Зарабатывать на жизнь юноше приходилось самыми разными способами: он работал в прачечной, преподавал, рисовал карты для иллюстрированной Библии. А в 1938 году он обратился за получением американского гражданства и начал работать под творческим псевдонимом «Марк Ротко». Но лишь спустя много лет, в 1959-м, когда он решил оставить у себя выполненные для «Четырех сезонов» картины, этот псевдоним стал его официальным именем.

В 1930–40-х годах Ротко состоял в различных художественных объединениях, был в числе основателей «Десяти» (количество участников этого творческого союза никогда не превышало девяти человек). В 1943 году появился неблагоприятный отзыв о его совместном с Адольфом Готлибом (Adolph Gottlieb) шоу. В ответ Ротко и Готлиб, а также художник Барнет Ньюмэн (Barnett Newman) опубликовали короткий манифест, в тексте которого, в частности, говорилось: «Среди художников широко распространено мнение — не важно, что ты рисуешь, если это нарисовано хорошо. Не бывает хорошей картины ни о чем» . По иронии судьбы, именно так отзывались о творчестве Ротко некоторые случайные зрители, называвшие его работы всего лишь «цветными пятнами».

Особое влияние на Ротко, начинавшего как художник-символист, оказали дадаизм и сюрреалисты. А свои знаменитые «цветные поля» он начал рисовать на исходе сороковых. Вначале холст покрывался различными цветовыми формами, из которых спустя какое-то время выкристаллизировалась присущая его творчеству «изюминка» — два или три наложенные друг на друга прямоугольника, словно плывущие по поверхности полотна. В 1958 году, в своей огромной студии в Бауэри в южной части Манхэттена, он начал работать над заказом для «Четырех сезонов».

Этот ресторан открылся в конце 1950-х, так и не дождавшись картин Ротко, и работает до сих пор. Меню здесь меняется четыре раза в год, а интерьер разделен на два больших обеденных зала. В коридоре, ведущем вовнутрь, — большое полотно Пикассо. В центре зала — бассейн, большие окна закрыты полупрозрачными шторами. VIP-комната, на стенах которой должны были расположиться картины Ротко, остается закрытой весь день, распахивая свои массивные двери лишь во время ужина.

Свойственный Марку Ротко подход к работе немного напоминает Микеланджело. Как и гений эпохи Возрождения, Ротко чувствовал, что трудится для патрона, задающего темп и диктующего содержание самой работы. В случае с Микеланджело, таким патроном был римский папа. В случае с Ротко — руководители проекта строительства здания «Seagram».

Намерение создать максимально удушливую атмосферу для богатых так и не был воплощен живописцем. Скорее, он сам ощущал себя задавленным и загнаным в ловушку. Подобно многим другим полотнам Ротко, названия выполненных им для «Четырех сезонов» картин рождены их цветовой схемой: «Черный на мароне», «Красный на мароне». Их содержание кому-то может напомнить дверной проем. Иногда прямоугольник закрыт со всех сторон — взгляд зрителя притягивает центр картины, где он останавливается, словно уперевшись в стену.

В 1960-х Ротко получил заказы от Гарвардского университета и небольшой капеллы в Хьюстоне (штат Техас). В 1964 году он переехал в последнюю из своих студий, в которую полностью перекрыл доступ дневного света. Его работы становились все более гнетущими и мрачными. Отказавшись от эффекта полупрозрачности, которого он добивался с помощью масла, Ротко начал использовать акриловые краски. В январе 1969-го он покинул свой дом, где жил с женой, сыном и дочерью, и переехал в студию. А 25 февраля 1970 года один из его помощников обнаружил художника лежащим посреди студии в огромной луже крови…

По странному совпадению, он покончил с жизнью в то самое утро, когда в один из британских портов прибыл специальный груз — девять полотен, написанных им в Манхэттене одиннадцатью годами ранее, для «Четырех сезонов». Спустя три месяца в Галерее Тэйта открылся зал, посвященный творчеству Ротко. Капелла Ротко в Хьюстоне, изначально возводившаяся как католический храм, открылась спустя год после его смерти и стала пристанищем для людей всех вер.

…Рассуждения о том, почему же все-таки художник отказался передавать готовые работы заказчику, занимают в статье Фишера «Портрет художника в гневе», пожалуй, одно из первых мест. Как бы то ни было, Джон Фишер ошибался, думая, что повстречал на корабле разгневанного человека. Напротив, он встретил человека печального.