Еврейская душа русского генерала

Начать мне хотелось бы с кратких сведений о художнике Маймоне и предыстории описанного события.

Моисей Львович Маймон родился в 1860 году в Литве, в Волковышках (ныне г. Вилкавишкис). До 13 лет Моисей обучался в хедере, затем работал у часового мастера, в бакалейной лавке. Еще в хедере мальчик проявил способности к рисованию. Сначала образцами ему служили иллюстрации к еврейским книгам (Пасхальной Агаде, Свитку Эстер и др.), затем он делал многочисленные зарисовки покупателей бакалейной лавки, где работал, прохожих.

Работая, он начал брать уроки рисования в Варшавской, а затем в Виленской рисовальных школах. В 1880 г. Маймон поступил в Петербургскую академию художеств, которую окончил в 1887 г., получив за картину «Смерть Иоанна Грозного» звание классного художника I степени. Затем художник уехал в Западную Европу, чтобы изучать творения великих мастеров прошлого.

В 1889 г. Маймон принял участие в частной выставке в Кенигсберге, и с этого времени его работы регулярно выставлялись в Петербурге, Москве, Варшаве, Лондоне, Амстердаме и других европейских столицах. С 1890 г. Маймон, ставший известным портретистом, перешел к жанровой живописи. В 1891 г. он выставил картины «С прошением», «Политики», в 1892 г. — «Уголок театра», «Ремонт». В 1893 г. Маймону было присвоено звание академика портретной и исторической живописи за картину «Марраны», признанную лучшей картиной художника. Эту картину приобрел было Музей Александра III (ныне Русский музей), но под давлением антисемитских кругов эта покупка была отменена. С 1904 г. картина находится в США.

В период 1894-1900 гг. Маймон издал альбомы «Библейские женщины», «Мужи Библии», «Картины из еврейской жизни».

С 1904 г. произведения Маймона вновь стали появляться на петербургских выставках, наиболее известны картины «Грезы», «Обыкновенная история», «Царица ночи», «Петр I редактирует “Ведомости”», «Александр I у Серафима Саровского», «Отказали» и др.

Известны полотна Маймона на еврейские темы: «18 апреля в горах Тюренчена», где изображены еврейские солдаты-музыканты, которые, поддерживая раненного в бою священника, ведут полк в атаку против японцев, «Вечный странник» и «Опять на родине», посвященные погромам 1905-1907 гг. На последней показан раненый еврейский солдат, вернувшийся с русско-японской войны на родину, который находит разгромленный дом и жертв погрома среди родных. Картина была снята с выставки цензурой. Маймон уехал из России и выставил эти и другие картины в Амстердаме, затем в Лондоне, где его произведения были куплены музеями и частными коллекционерами.

После трехлетнего пребывания в Лондоне Маймон вернулся в Россию и выставил в Петербурге и Москве новые произведения: «Английские рыбаки», «Политик» и «Иван Грозный». В 1910-1920 гг. Маймон преподавал рисование в различных учебных заведениях столицы, а с 1919 г. читал лекции по истории искусства евреев в Еврейском университете Петрограда.

Маймон опубликовал ряд статей в сборниках Рабиновича «А-Ган» («Сад») (1900) и «А-Горен» («Огород») (1908), в журналах «Восход», «Будущность» (1899-1904) и «Еврейская летопись (1923-1924); в последнем была анонсирована его неопубликованная работа «Иудаизм в искусстве». Маймон скончался в Ленинграде в 1924 г.

На вышеупомянутой самой известной картине Маймона «Марраны» изображено нападение стражников на дом богатого маррана во время пасхальной трапезы (седера). Тема и сюжет, уже ранее использованные М. М. Антокольским, получили у Маймона новую оригинальную трактовку. Картине свойственна классичность построения, внимание к деталям, содержательность световых и цветовых акцентов. С картины в свое время была сделана гравюра, которая была весьма популярна в еврейской среде.

Марраны — евреи, ставшие жертвами насильственного крещения в Испании и Португалии XIV-XV вв. Внешне они были вынуждены представлять себя христианами, но большая их часть в частной жизни (зачастую, в глубокой тайне) сохранила (полностью или частично) верность иудаизму.

Марраны стремились к максимальному выполнению еврейских обрядов, соблюдению традиций, передаче их детям и внукам. Так, марраны ревностно относились к трублению в шофар в Рош а-Шана, для чего уходили молиться в горы; в отдельные периоды некоторым из них удавалось придерживаться правил ритуального убоя скота и т.п. Но особенно почитаемым и соблюдаемым был праздник Песах. Особых психологических оснований искать тому не нужно. Марраны ощущали себя находящимися в рабстве в не меньшей степени, чем их далекие предки в Египте, они видели в празднике Исхода символ возможного собственного избавления.

Инквизиторы не дремали. Именно в пасхальные дни они с особенным ожесточением проводили облавы и обыски в домах марранов, устраивали погромы, грабили их имущество, передавали их в руки палачей, которые увеличивали число несчастных жертв. Таков был исторический фон сюжета картины Маймона.

Материал для картины художник собирал в Испании, где знакомился с местной архитектурой, бытовыми деталями, искал натурщиков для своих персонажей, делал зарисовки. Ни в Испании, ни потом в России, где он писал картину, ему так и не удалось найти нужного натурщика для воплощения задуманного образа главного персонажа — старика-маррана, сидящего во главе стола. Маймон ходил по синагогам и молитвенным собраниям, по магазинам, где торговали евреи, по еврейским кладбищам. Все поиски заканчивались неудачей. Все не то, все далеко от того образа, который жил в душе художника. Маймон был в отчаянии.

И вот тут, собственно, произошла та история, о которой я хочу поведать читателю.

***

Однажды, когда Маймон, как всегда погруженный в свои мысли, медленно шел по набережной Мойки, мимо него проехала коляска, в которой сидел седобородый старик-генерал, грудь которого была украшена множеством наград. Было нечто в облике этого боевого русского генерала, что буквально обожгло художника. Маймон даже не смог сразу понять, чем именно привлек его внимание старый военный.

Маймон бросился вдогонку за коляской, крича вслед, просил остановиться. То ли кучер услышал крик и сказал об этом своему седоку, то ли сам генерал обратил внимание на бежавшего за экипажем молодого человека, но, так или иначе, коляска остановилась.

Добежав до коляски, задыхающийся Маймон начал что-то путано объяснять ничего не понимающему генералу. Какие-то испанцы, евреи, Пасха... Он что, издевается над ним, этот длинноволосый молодой человек с горящими глазами? Безумец? Наглец? Что за дело ему, старому служаке, до всех них.

Но все же генерал сдержал раздражение и сказал, чтобы художник явился к нему домой, раз уж это так важно для него. Он назвал улицу, номер дома, сказал время и крикнул кучеру: «Пошел!» Кучер еще всю дорогу возмущался, что этот нечесаный еврей, почти оборванец, посмел остановить барина. Он не мог объяснить себе, и это еще больше злило его, почему барин не прогнал этого человека.

В назначенный час Маймон пришел к генеральскому дому. Дверь мрачного дома, производившего впечатление нежилого, отворил тот самый кучер, велевший ждать в прихожей, куда через некоторое время вышел генерал. С каменным выражением лица он выслушал рассказ художника о марранах и его необычную просьбу позволить написать с него портрет старика-маррана. Маймон обещал, что постарается обойтись всего несколькими сеансами, что не доставит особых хлопот, что готов выполнить любое условие или требование столь высокопоставленного натурщика.

«Ладно, будь по-твоему, художник. Приходи», — произнес генерал, назначив время первого сеанса.

В условленный час Маймон явился в дом генерала. Тот же кучер провел его в одну из комнат, дал возможность и время подготовиться, разложить свои принадлежности, поставить кресло у стола. Никого из других домашних генерала художник не видел, не слышал ни одного голоса ни в первый, ни в последующие приходы.

Генерал вышел к художнику, молча выслушал его просьбы о позе, принял ее. Да и в последующие сеансы генерал с покорностью выполнял все пожелания художника, не произнося при этом ни слова. Ничего не сказал он даже тогда, когда Маймон просил надеть на себя какое-то белое одеяние — китл, что-то вроде халата. Но чуткий художник уловил, что с каждым сеансом генерал выглядел все более уставшим, будто постаревшим вдруг.

Маймон работал с полной отдачей. Наконец эскиз был закончен, даже не эскиз, а готовый портрет, фрагмент будущей картины. Все. Маймон обратился к генералу со словами благодарности, которые продумал заранее. Он еще намеревался пригласить генерала на выставку в академию, но не успел. «Пустое, — сказал генерал, вставая. Это было первым словом, произнесенным им за все дни сеансов. — Это я должен благодарить вас. За внешностью русского генерала вы смогли увидеть раненую еврейскую душу». Его голос чуть задрожал, глаза заблестели. Генерал резко повернулся и, не прощаясь, вышел из комнаты.

Больше Маймон никогда его не встречал, случайно узнал только, что генерал был из кантонистов¹.

Изменилось ли что-то в жизни старого генерала после этого эпизода, долго ли еще болела его растревоженная душа, что стало с ним? Кто знает... И кому из смертных дано знать о чужой душе и чужой боли?..

P.S. Уже после окончания работы над очерком автору удалось установить фамилию героя рассказа — натурщика художника Маймона. Им был отставной генерал Арнольди. Академик Маймон сам поведал об этом эпизоде в статье «История одной картины», опубликованной в 1923 г. Некоторые детали в воспоминаниях художника и в данном повествовании не совпадают (например, место встречи генерала с художником, обстановка в доме генерала и др.). Принесенные автором в начале статьи извинения за неточности избавляют его от необходимости изменять текст рассказа, имеющего характер художественного произведения, базирующегося на подлинных и подтвержденных фактах. А они — эти факты — важнее всего.

Примечания:

1. Кантонистами в 1805-1856 гг. в Российской империи называли несовершеннолетних солдатских сыновей, числившихся со дня рождения за военным ведомством, а также взятых принудительно малолетних детей, многие из которых были евреями. Их брали с 12 лет (а зачастую — с 7-8 лет), они служили в тяжелейших условиях, подвергались издевательствам. В период пребывания в кантонистах еврейским детям запрещалось поддерживать связь с родными, говорить по-еврейски и др. Все они насильно обращались в христианство. Годы пребывания в кантонистах (до 18 лет) евреям не засчитывались в срок военной службы (которая составляла 25 лет). Лишь отдельным кантонистам после всех лишений удавалось вернуться к еврейству, но такие попытки пресекались властями.