Две жизни Эфраима Бауха

Он дружил с Вознесенским, Шкловским и Райкиным. Принимал в Израиле Евтушенко, Михалкова и Гранина. Общается с Шалевым и Озом. Писатель, переводчик и руководитель израильского Пен-клуба Эфраим Баух – личность легендарная. В интервью Jewish.ru он рассказал о русской и ивритской литературах и о мостике, который он между ними построил.

От Бендер до Тель-Авива

Как так случилось, что уже состоявшийся и вполне успешный писатель в 43 года решается на репатриацию?

– Я родился в Молдове, в Бендерах, в 1934 году. Папа был блестящим юристом, знал много языков, в том числе иврит и эсперанто, учился во Франции. В начале войны он успел вывезти нас из Бендер, а сам погиб под Сталинградом. Когда после войны мы вернулись домой, мама, работавшая секретарем в банке, на скудные гроши умудрилась нанять раввина, чтобы тот меня научил читать каддиш. Но ребе был учителем еще в старых ешивах и заставлял меня заучивать целые главы из пророка Исайи. В одиннадцать я знал наизусть всю книгу Экклезиаста. Знал иврит, но скрывал это. Помню, как слушал по радио новости о создании государства Израиль. Помню, как мама вошла и сказала: «Убили Михоэлса». Настали ужасные времена, разворачивалось «дело врачей». Помню, как ввели смертную казнь. Много лет спустя, в 2003-м, я приехал на то место, где стоял наш дом. И увидел рядом с этим местом камень, на котором было написано, что именно здесь были расстреляны евреи города Бендеры. А мы даже и не знали этого, вернувшись туда после войны.

Это правда, что вас усиленно вербовали органы?

– Да, я же отлично учился на геологическом факультете Кишиневского университета, получал сталинскую стипендию, и однажды меня пригласили на встречу. И человек с вонюче-сладкой улыбочкой начал объяснять, что я должен им «помогать». «Что, быть стукачем?» – спросил я. «Ну, зачем вы так грубо…» – ответил он. Потом они приезжали ко мне на «Победе» с занавесками на окнах, требовали, чтобы я подписал бумаги о сотрудничестве. Но я не согласился и ничего подписывать не стал. И в результате не попал в аспирантуру. Потом меня пригласили работать в газету «Молодежь Молдавии»: писал-то я с 15 лет. Когда в 1953 году меня за две книжки стихов приняли в Союз писателей, оказался в Переделкино, в Доме творчества, где попал в круг Вознесенского, Богуславской, Туровской, Межирова, Шкловского… Даже с Райкиным познакомился. Они все были поражены, узнав, что я свободно читаю на иврите. Они же помогли мне поступить на высшие литературные курсы. А брат моей жены был сионистом, они изучали иврит в одной из первых таких групп в Ленинграде, и когда случилась эта история с самолетом (см. «Самолетное дело» – Прим. ред.), их арестовали, хотя они в ней не участвовали. Он просидел в тюрьме три года. И как только вышел, тут же уехал в Израиль вместе с моими родителями. А я успел поработать на киностудии, но уже начал готовиться к отъезду.

И что стало последним толчком?

– Думаю, «они» о моих планах знали. В 1976 году мою книгу отказались печатать, и в январе 1977 года мы с женой Аллой подали документы на выезд. Выехать удалось уже 5 июня. Это была тяжелейшая дорога, таможенники всячески издевались над нами. Только 7 июля мы пересекли границу СССР.

Помню, когда уже в Израиле вышли из самолета, была дикая жара. «Знал, что здесь жарко, но чтобы так…» – сказал я. Сразу пошел работать: издавал брошюры, газеты для советских евреев. До меня здесь уже выходил журнал «Сион», первым редактором был Давид Маркиш (писатель, сын Переца Маркиша, расстрелянного по делу Еврейского антифашистского комитета. – Прим. ред.). Но у него был недостаток – он не любил работать… Мне предложили стать редактором. Потом я занялся переводами: переводчиков тогда было крайне мало, а я переводил с листа, без подстрочника. Очень много переводил и этим зарабатывал.

О Симонове и Михалкове

Вам ведь приходилось встречать в Израиле делегации сначала советских, а потом и российских писателей. Что запомнилось?

– Отношение советских писателей к Израилю всегда было непростым. Знаете, в 1948 году приехал сюда Константин Симонов. Его тут знали и любили по стихотворению «Жди меня» в переводе Авраама Шлёнского, созвучному настроению воюющих бойцов «Пальмаха». Симонов тут говорил, как ему нравится страна, особенно его поразили девушки с автоматами. А вернувшись в СССР, выступил по радио, рассказал всем про агрессивный Израиль. Где «даже девушки – с автоматами». Потом на послевоенном Международном конгрессе Пен-клуба израильская делегация возмутилась, что про воевавших во время войны евреев в речи советских писателей не было сказано ни слова. И Симонов пошел переговорить на эту тему с возглавляющим израильскую делегацию Ханохом Бартовым. «А с тобой я вообще говорить не буду», – сказал ему Бартов. В Израиле помнят такие вещи.

Мне же довелось встречать в Израиле делегации в 90-х. Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Даниил Гранин с Людмилой Нарусовой и «критиком» в штатском… Я хорошо знаю страну, возил их, показывал Израиль. Я многие годы был таким связующим звеном, потому что хорошо знал иврит, а это среди русскоязычных писателей – редкость.

Потрясающая история была с Сергеем Михалковым. Он как-то позвонил мне ночью и сказал так неуверенно: «Звонит Михалков». Я спросил: «Старый или молодой?» Он говорит: «Старый. Я в Израиле, в гостинице, но сразу предупреждаю: денег у меня нет, а завтра до 12 меня выбрасывают отсюда». Оказывается, его пригласили на конференцию детской литературы. Я связываюсь с организаторами: «Приехал Михалков, но у него нет денег». Они отвечают: «Нет денег – пусть едет обратно. Кто это вообще?» Ну, я им рассказал, что он написал про дядю Степу, но это им ничего не говорило. Тогда я сказал, что он сочинил гимн. В общем, поехал в гостиницу, а его уже оттуда выкинули. Он стоит в пиджаке, кепочке и со Звездой Героя соцтруда на лацкане. Обрадовался мне, как родному, и говорит: «Ты правильно сделал, что уехал! Ты не представляешь, что там творится. Попы открывают кинофестиваль!» И спрашивает: «Звезду носить?» Я говорю: «Да не стоит, тут это не работает». Он чик-чик, снял ее, положил в карман. Уникальный тип. Очень волновался, платить ли за такси. В общем, его поселили в общежитии профсоюза, всё закончилось хорошо.

От Агнона до Оза

Есть ли вообще такой феномен как израильская ивритоязычная литература?

– Конечно. Литература на иврите возникла во второй половине XIX века, и надо сказать, что первые израильские писатели приехали именно из России: Бялик, Альтерман, Гольдберг, Шлёнский, Бренер. Кстати, Гольдберг перевела на иврит «Войну и мир», а Шлёнский – «Евгения Онегина». Да, иврит, на котором они говорили в России, был более громоздок. Сейчас он чище, более гибкий. И всё же основа – язык Танаха. Был период, когда влияние русской литературы и поэзии очень ощущалось. Бялик – это же просто ивритский Пушкин! Правда, потом, где-то в 1950-е годы, поэты стали переходить на верлибр, они рифму не признают.

Шлёнский, Бренер, Агнон… Вся эта когорта выехала из России через Одессу. Потом появилось новое поколение, очень социалистическое, левое. Перелом произошел на грани 50–60-х годов – возникла литература с элементами абсурда. Вот их я уже переводил: Самех Изар (Смелянский), Ицхак Авербух-Орпаз… Кстати, Орпаз тоже уехал из Украины до войны. Он бросил родителей, забыл свою фамилию Авербух, стал военным, потом начал писать. В 1942 году в Тель-Авиве проходил красочный праздник Пурим. Тогда мэр Дизенгоф устраивал шествие и сам ехал впереди на белом коне. А уже шла война. И вот в эти же дни в местечке Зиньков убили родителей Ицхака, бросили в колодец… А он ничего не знал, он радовался празднику. Потом очень тяжело это переживал и вернул себе фамилию родителей. Еще я перевел блестящего прозаика Давида Шахара – все его книги связаны с Каббалой. У него есть замечательный цикл романов «Дворец разбитых сосудов». Существует такая теория в Каббале, что Б-г дал людям сосуды, но потом они не выдержали божественного света и разбились, и вот теперь мы собираем осколки.

В чем особенности стиля ивритоязычных писателей? Не излишне ли он велеречив?

– Нет, не думаю, его не сравнить с патетикой русского языка. Иврит – язык более экономный. Но вся эта литература выросла из Библии. Отсюда и стиль, и разнообразие тем. Библия ведь очень лаконична. И в литературе это ощущается. И еще… Еврей всегда на крайних позициях. И писатель – или левый, или правый. Нет середины. Взгляды совершенно полярны.

А идишская литература еще существует в Израиле?

– Она здесь была сильно в загоне. Признавался «рак иврит» (только иврит. – Прим. ред.). Идишских писателей не так много. В России же всё было уничтожено «комиссарами в пыльных шлемах». Сейчас в Израиле даже создана комиссия при минкульте, призванная поддержать литературу на идиш.

Израильская литература известна в мире или там одного Амоса Оза знают?

– Нет, есть много известных на Западе израильских писателей. Тот же Шмуэль Агнон, лауреат Нобелевской премии. Но не в России. В России же долго думали, что Израиль – это кусок пустыни, кругом песок, а воду мы возим в бочках. И всё.

О новой волне

Сейчас идет новая волна репатриантов. Многие предпочитают этого не замечать, даже Дина Рубина сказала, что не видит никакой новой волны… Есть какой-то потенциал у русскоязычной литературы в Израиле?

– Волна есть, и она большая. Что же касается потенциала… Конечно, это эмигрантская литература. Да, в ней есть нечто интересное, связанное именно с Израилем. Писателям из бывшего СССР приходится нелегко, даже Дина Рубина вначале зарабатывала на жизнь мытьем полов. И в литературу вошла не здесь, а в России. И Игорь Губерман ездит по всему миру, хотя понимает, что нет для него лучше места для жизни, чем Израиль. Григорий Канович живет здесь и продолжает писать на литовском и русском.

Плавильного котла не будет?