Еврей исламской выделки

В 1850 году в резиденции венгерских королей в Секешфехерваре родился еврейский мальчик, которого звали Ицхак-Иегуда Гольдциер, но мировую известность он получил под венгерским именем Игнац.

Его гениальность была очевидна с самого детства: изучая и светские науки, и еврейскую религиозную традицию, он уже в 12 лет опубликовал свою первую печатную работу – эссе о структуре еврейской молитвы. Написано оно было по-немецки.

Семья Гольдциер принадлежала к неологам – отдельному направлению иудаизма, бывшему в те годы в Венгрии весьма многочисленным. Его представители в соблюдении еврейской традиции были столь же неукоснительными, что и евреи ортодоксальных направлений, однако выделялись более современной одеждой и открытостью к светским наукам и образованию.

Когда юноше исполнилось 15 лет, семья Гольдциер перебралась в Пешт, и жадный до знаний Игнац поступил в университет прежде, чем успел окончить школу. Он выбрал для изучения семитские языки и к 18 годам производил на венгерских профессоров такое мощное впечатление, что его решили послать для получения дополнительного образования за границу. Попаданию его за рубеж способствовал и тогдашний министр образования Венгрии и сторонник равноправия евреев барон Йожеф Этвёш. Так молодой Игнац оказался сначала в Берлине, потом в Лейпциге и, наконец, в Лейдене – столице тогдашнего востоковедения.

Блестяще овладев арабским языком, Игнац Гольдциер погрузился в исследования, находящиеся на стыке еврейской и арабской цивилизаций. К примеру, его диссертация была посвящена Танхуму Иерусалимскому – ученому XIII века, написавшему обширные комментарии к библейскому тексту и работам Маймонида. Примечательно, что Танхум Иерусалимский, как и сам Маймонид, писал свои труды на диалекте арабского языка, но ивритскими буквами.

В 23 года молодой ученый отправился в путешествие по Ближнему Востоку и стал первым «неверным» студентом, принятым в каирский Аль-Ахзар – старейший и самый престижный мусульманский университет мира. Проучился он там, правда, всего год и был вынужден вернуться домой из-за тяжелой болезни отца, но за это время успел сойтись с крупнейшими авторитетами ислама и завел нескольких друзей на всю жизнь, среди которых был один из идеологов панисламизма – Джамалуддин аль-Афгани.

Еще до своей поездки Игнац стал приват-доцентом Будапештского университета, а написанные по возвращении статьи довольно быстро создали ему имя внутри европейского научного мира. Однако в Венгрии в то время задули совсем другие политические ветры – либеральный Этвёш уже не был министром, а при двух его преемниках ни один венгерский еврей не смог стать профессором, не сменив прежде веры. От Игнаца также требовали креститься для продвижения по академической лестнице, как и от многих других евреев-ученых, но он и слышать об этом не хотел. И он, написавший свыше 700 научных статей, получивший престижнейшие международные премии и кафедру в Кембридже, в родном Будапештском университете оставался всего лишь приват-доцентом. И только в 1894 году, после принятия венгерским парламентом закона о равноправии евреев, Игнацу все-таки дали звание профессора, но жалования профессорского так и не дали. И существовал он долгие годы на зарплату секретаря еврейской общины Будапешта, должность которого он параллельно, несмотря на всю административную утомительность, в качестве подработки исполнял – жить же на что-то надо было!

Однако главные лавры он снискал в качестве отца европейской науки об исламе. Он первым доказал, что подавляющее большинство хадисов – устных традиций, передаваемых от имени Мухаммеда – написано через сто-двести лет после его смерти. Ему также удалось научно показать то влияние, которое оказали на развитие ислама другие религии –христианство, буддизм и иудаизм, а также римское право и неоплатонизм. Игнац также первым открыл для европейцев понимание, что истинным авторитетом в исламе является в конечном счете не та или иная книга, а мнение общины. И мнение это меняется от эпохи к эпохе, от страны к стране. Следовательно, анализируя ислам, неправильно судить о нём только по Корану и хадисам, поскольку это не просто религия с набором догм, а живая цивилизация, подверженная влиянию других культур и сама оказывающая на них влияние.

Меня неприятно поразило предисловие к английскому переводу «Лекций по исламу» Игнаца, вышедшему в 1981 году. Американский редактор на волне политкорректности начал вдруг извиняться за Гольдциера, манера писать которого может показаться современному читателю слишком вольной. Редактора книги смутило, что Гольдциер рассуждает об авторстве Корана и иноземных влияниях в исламе – ведь в современном востоковедении не принято касаться вопросов, в которых мусульмане могут увидеть святотатство. Но для Гольдциера ни цензуры, ни самоцензуры не существовало!

Важно отметить, что Игнац рассуждает об исламе не как сухой исследователь – он искренне полюбил ислам и мусульман, и эта любовь буквально сочится со страниц его книг, хоть и написанных в научной манере. Особенно это чувствуется в работах, посвященных суфийским учениям и учителям. В Каире еще юный Игнац иногда молился вместе с ними, о чем вспоминал как о сильнейшем религиозном переживании.

Возможно, он любил ислам даже больше многих мусульман. Как вспоминает один из его коллег-ученых, в 1894 году на Женевском конгрессе востоковедов Гольдциер заметил группу попивавших вино египтян, подошел к ним и на чистом арабском сказал: «Хотя бы из уважения к исламу не нарушайте его заповеди столь публично».

В наш век, когда отношение к исламу стало столь острой темой и для евреев, и для европейцев, нам не хватает мудрого взгляда Игнаца Гольдциера – его способности увидеть в громадной исламской цивилизации и хорошее, и дурное, и высокое, и низкое, и объединяющее, и разделяющее.