В позе Лотмана

Ему не давали преподавать в Ленинграде, потому что был евреем, не выпускали за границу, потому что дружил с диссидентами и хранил самиздат. Но это не помешало его славе «Эйнштейна» – так его называли не столько за внешнее сходство, сколько за глубину и логичность мыслей, которые он мог по-простому донести до любого. Вот почему его так обожали студенты. Вот почему его работы про Пушкина и Карамзина читали взапой как художественную литературу, а не как научную критику. Сегодня ровно 22 года, как не стало советского литературоведа и культуролога Юрия Лотмана.

По воспоминаниям семьи, «рыцарские» качества Юрия Лотмана – доброта, вежливость, особое отношение к женщинам, мужество, стойкость и задор – были врожденными. Он был младшим ребенком в большой еврейской семье юрисконсульта Михаила Львовича Лотмана и портнихи Сары Самуиловны Лотман, и все – от родителей до трех сестер – стремились его баловать. Он же неизменно справедливо делил на всех отданную ему «эксклюзивную» в те голодные годы мандаринку, а стоило кому провиниться, кричал: «Ребяточки! Я скажу, что это сделал я, мне не достанется, я маленький!»

Несмотря на большую разницу в возрасте с сестрами, он уже с двух лет начал присоединяться ко всем их занятиям и развлечениям. По вечерам совсем еще маленький Юра затаив дыхание слушал, как отец читает вслух русских классиков, преимущественно Пушкина и Чехова. В трехлетнем возрасте отвоевал себе право посещать Эрмитаж, продемонстрировав контролеру старинные серебряные карманные часы и сказав, что человек с такими часами не может считаться маленьким. Чуть позже смотрел не отрываясь на дуэль Онегина в опере – в то время, когда даже дети постарше лезли под сиденья от скуки и страха. «Можно ли провести прямую нить от детских эстетических впечатлений до зрелой статьи ученого? Почему бы нет?!» – пишет в воспоминаниях его сестра, также литературовед, Лидия Лотман. И приводит подтверждение. Очарованный картиной Брюллова «Последний день Помпеи», он, маленький, будет разыгрывать эту трагедию дома, а в 1986 году напишет статью «Замысел стихотворения о последнем дне Помпеи» о том, как Пушкин интерпретировал картину Брюллова. То же произойдет и с дуэлью в опере. «Впоследствии Юра много занимался дуэлью XIXвека, проблемами ее техники, исторических и социальных корней и психоэтического значения, размышлял над причинами и смыслом распространения дуэлей, в частности, в среде декабристов, над вопросом об истории дуэли Пушкина», – уточняет Лидия Лотман.

Пока же талантливого мальчонку отдали в одно из старейших учебных заведений России – школу «Петришуле», где он параллельно с занятиями освоил игру на фортепиано, какое-то время увлекался биологией, но к старшим классам всё же окончательно определился, что больше всего хочет заниматься литературой. К тому времени он уже стал душой компании всех университетских друзей своих сестер: все они с одинаковой готовностью слушали из его уст как об античной литературе и Достоевском, так и о его школьных проделках, не предполагая, что перед ними выступает будущий прекрасный лектор.

В 1939 году Лотман поступил на филологический факультет Ленинградского университета, однако отучился здесь всего год: в октябре 1940 года прямо со второго курса университета его призвали в армию. А вскоре началась война, в течение которой он был награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Через 25 лет после окончания войны, во время обыска в его квартире, следователь найдет эти медали и неприязненно спросит: «Откуда это у вас?» «А вот их я украл!» – моментально ответит ему Лотман.

Но в 1945 году он не допускал и мысли, что когда-нибудь разочаруется в действиях руководства своей страны. Он с гордостью носил партийный билет и абсолютно не стеснялся ходить на возобновившиеся в университете занятия в старенькой солдатской форме. Осознание начнет приходить к нему позже, когда в 1950 году его после отличного окончания университета не примут в аспирантуру; когда он нечаянно услышит от преподавателя слова: «Какая аспирантура этому неотесанному солдафону!»; когда не сможет найти ни в Ленинграде, ни в других городах России никакой работы, гордо указывая в пятой графе национальность «еврей». С этим пониманием в один из дней он уже специально сразу по слогам произносил «еврей» в телефонном разговоре с ректором Учительского университета в эстонском городе Тарту, когда внезапно услышал: «Приезжайте, нам не хватает преподавателя по русской литературе». Так в жизни Лотмана началась светлая полоса. Лекции сразу пошли успешно, и параллельно с преподаванием Лотман стал публиковать свои первые научные статьи. «Он умел овладеть аудиторией, добиться ощущения полета – того волшебного состояния “отключения от реальности”, когда лектор и аудитория полностью углублены в тему и составляют как бы единое целое. Недаром лекции Лотмана вызывали у слушателей ощущение праздника, – пишет один из исследователей его биографии. – То, что образовательный уровень студенческой аудитории не всегда был (и даже, как правило, не был) высок, не мешалоЛотману относиться к сидящим перед ним молодым людям как к будущему науки. Формулы “как вы, конечно, помните”, “всем известно, что” были не только риторическими фигурами в устах опытного лектора. Он стремился незаметно, не обидным для слушателей образом раздвинуть границы их скромных сведений, указать на должный уровень знания, стимулировать самостоятельный поиск». «Популяризация– трудный жанр,– говорил Лотман позже в одном из своих интервью.–Очень сложно упростить тип разговора, не упрощая содержания. Ломоносов однажды заметил: ясно говорят, когда ясно понимают. С массовым читателем может говорить только очень квалифицированный автор».

В марте 1951 года Лотман женился на Заре Григорьевне Минц, также литературоведе, специалисте по изучению творчества Блока. По воспоминаниям их друзей, сложно было представить себе более нежную, любящую и органичную пару, которая с таким уважением относилась друг к другу. «Однажды, придя к нему, я увидел иронический автопортрет. Лотман был изображен на нем повешенным на веревке, другой конец которой был прикреплен через перекладину к большой плите. И надпись: “Повесился на Блоке”. Крупнейший специалист по творчеству Блока незабвенная Зара Григорьевна Минц, жена Юрия Михайловича, озорно улыбаясь, разводила руками», – пишет Леонид Cтолович, коллега Лотмана по Тартускому университету.

В 1952 году Лотман защитил кандидатскую диссертацию «А.Н.Радищев в борьбе с общественно-политическими воззрениями и дворянской эстетикой Карамзина». Аспирантура, в которой ему так решительно отказали, ему оказалась не нужна. И он продолжил заниматься любимым делом – исследовать русскую литературу второй половины XVIII – середины XIX века. Он исследовал, как литература того времени влияла на человеческие судьбы, составлял «литературные» портреты известных русских людей, вскрывал неточности в так называемых «мемуарах»: например, он доказал, что подлинное путешествие Карамзина по Европе отличалось от его маршрута в «Письмах русского путешественника», и предположил, что истинный маршрут был скрыт, ибо был связан с участием Карамзина в обществе масонов.

В1961 году Лотман с легкостью защитил докторскую диссертацию «Пути развития русской литературы преддекабристского периода». Но как раз после этого власти почему-то стали относиться к нему настороженно. Вот какое предположение высказал по этому поводу в 1996 году российский литературовед и филолог-классик Михаил Гаспаров: «В истории русской литературы он занимался авторами вполне благонадежными: Радищевым, декабристами, Пушкиным. И Радищев действительно был у него революционером, а декабристы – героями, а Пушкин – универсальным гением, и даже Карамзин оказывался очень сочувствующим французской революции. Только при этом они получались гораздо сложнее и глубже, чем в обычных портретах, которые бывали подписаны даже хорошими учеными. Между тем, для официозного советского литературоведения если Радищев был хорошим, то Карамзин обязан был быть плохим. А у Лотмана так не было, это и раздражало».

«Благонадежность» Лотмана была поставлена еще под большее сомнение, когда в начале 60-х годов он увлекается структурно-семантическими методами изучения литературы и культуры в советской науке. Попытки совместить математику и лингвистику, выявить в культуре «универсальный код» не нашли понимания у большинства советских ученых. Представителей Тартуско-московской семиотической школы, в основоположниках которой и был Лотман, обвиняют в эзотерическом подходе, и вскоре школа практически распадается.

Всё еще больше усугубляется, когда в начале января 1970 года сотрудники КГБ провели в квартире Лотмана обыск по делу Натальи Горбаневской. Горбаневская была поэтессой, участницей диссидентского движения в СССР, одной из тех, кто вышел на демонстрацию против ввода советских войск в Чехословакию в 1968 году. Это событие оказалось поворотным в восприятии Лотманом советской власти, и он, знавший Горбаневскую еще с 1964 года, когда она приезжала в Тарту выступать со своими стихами, всячески ее поддерживал. Хранил в своем доме ее записи и книги, которые она присылала эстонским любителям самиздата, в 1969 году приютил у себя дома ее маленького сына. «Осенью Горбаневская принесла мне целую пачку каких-то листов и сдала на хранение. У меня в кабинете была высокая печка – я на нее всё и положил, – писал позже Лотман в своих “Не-мемуарах”. – Грешный человек, я до сих пор не знаю, что там было, поскольку в чужих бумагах рыться не люблю. Не помню, через сколько недель (Горбаневская уже уехала в Москву) рано утром позвонили, я открыл двери, и в квартиру, не представляясь и не спрашивая разрешения, вошло человек двенадцать». К тому времени Горбаневская была арестована, и сотрудники КГБ, следившие за Лотманом уже давно, как раз и пытались найти у него эту «пачку каких-то листов». Их им найти не удалось, но Лотману всё равно объявили строгий выговор в университете и стали отказывать в публикациях его статей. Кроме того, запретили выезжать за границу. После этого долгие годы активность Лотмана проявлялась лишь в сравнительно узкой специальной сфере, а популярные статьи печатались редко, только в Эстонии и в основном на эстонском языке. Однако популярность его продолжала расти: он часто приезжал в Москву и Ленинград с частными докладами и лекциями, его труды стали переводить за рубежом.

C середины 1980-х годов ситуация стала меняться. Появилось много желающих взять у Лотмана интервью, заручиться его статьей для своей газеты или журнала, вовлечь в актуальные политические дискуссии. Как раз в это время вышли в свет одни из самых его знаменитых работ: «Александр Сергеевич Пушкин: биография писателя», «Сотворение Карамзина», «Культура и взрыв». В конце 80-х годов Лотман даже создал серию телевизионных передач «Беседы о русской культуре». Во время перестройки участвовал в политической жизни Эстонии и был избран в совет уполномоченных Народного фронта Эстонии.

28 октября 1993 года Юрия Лотмана не стало. Однако, как его в свое время всему научила его собственная семья, так же и он вместе со своей преданной женой научил всему, чему только мог, своих сыновей. Его усилия не пропали даром, и его сыновья продолжили его дело. В буквальном смысле этого слова. Старший Михаил стал профессором семиотики и литературоведения, средний, Григорий, считается талантливым и известным художником в Эстонии, младший, Алексей, выбрал для себя стезю биолога и неоднократно участвовал в политической жизни страны на посту члена эстонского парламента.