Добрый доктор Юлий Крелин

Он любил людей, а женщин – особенно. Любил общение, застолья, гусарство. Он был из круга шестидесятников – молодых, красивых, умных. Он писал замечательные книги, и фильм по роману «Дни хирурга Мишкина» сделал его знаменитым. Но в отличие от своих богемных литературных друзей, Юлий Крелин был еще и врачом, хирургом. Таким, к которому стекался весь город.

Десять лет назад 22 мая в СМИ появились короткие сообщения, что в Израиле в возрасте 77 лет скончался известный российский писатель, кандидат медицинских наук Юлий Крелин. Первым об этом рассказал миру друг писателя Михаил Козаков. В новостях скупо упоминалось, что Юлий Крелин (Крейндлин) был врачом и писателем. И что вместе с другими представителями творческой интеллигенции он выступал за прекращение войны в Чечне, был вместе с Булатом Окуджавой членом комиссии по вопросам помилования при президенте. Он жил и умер в то время, когда интеллигенция еще полагала, что может влиять на происходящее в государстве.

В его жизни вообще многое сложилось счастливо. В каком-то смысле он был баловнем судьбы, потому что удачно проскочил самые опасные для выживания годы – не успел на фронт, «дело врачей» пережил еще в медицинском институте. Защитил кандидатскую диссертацию, и больница стала его домом. Обычная московская больница № 71, где он много лет заведовал хирургическим отделением и вырастил огромное количество учеников.

Его друзья рассказывали, что когда-то Крелин был земским врачом – сразу после института работал в деревне, где-то далеко в Сибири. Говорят, делал все, даже зубы вырывал. «Я ему не очень верил, но как-то посмотрел на его руки и понял: он может и челюсть выворотить, не только зуб. Пришлось мне наблюдать, и как он пальцем открывает винные бутылки – ну, когда нет поблизости штопора. Это производит впечатление, – рассказывал его друг Юрий Светов. – Я спросил его: “Когда тебе лучше позвонить, чтобы застать?” “А звони, – говорит, – в восемь”. “Вечера?” “Нет, – говорит, – в восемь утра”. “Но я же весь дом разбужу!” “Какой дом, – говорит, – в восемь я в больнице, потом у меня летучка, а в десять уже операция – не поймаешь…”».

Это была одна, очень важная его ипостась. Но была и другая. В его жизни случилась судьбоносная встреча с умирающим писателем Эммануилом Казакевичем. Знаменитого литератора пытались спасти от рака, лечили новейшими методами, позвали юного хирурга, который в свободное время баловался литературой. А как было не баловаться? В предвоенной московской школе он на всю жизнь сдружился с будущим историком Натаном Эйдельманом, будущим физиком Вольдемаром Смилгой. А потом появился тот самый золотой круг шестидесятников – круг Давида Самойлова, Михаила Козакова, Булата Окуджавы, Наума Коржавина, Юлия Кима, Александра Городницкого. Казакевич перед смертью прочитал рассказы доктора, одобрил – благословил. И с тех пор доктор писал, и печатался, и стал известен. Потому что в книгах его было что-то завораживающее.

В больничных коридорах

Конечно, русская литература знает писателей-врачей, тут и Чехова можно вспомнить, и Булгакова. Но Крелин был врачом в первую очередь. И о врачах он писал так, как никто. В основном, он писал о больнице. Это сейчас появились захватывающие сериалы, которые можно в целом назвать «Приемный покой и его обитатели» – оказывается, жизнь приемного покоя больницы интереснее любого детектива. А тогда это, наверное, было впервые – мы читали о врачах, пациентах, жизненных историях, судьбах, о переплетениях отношений – и все на территории одной клиники. Только человек, досконально знающий этот мир, мог так его описать. Много ли в мировой литературе таких примеров? Вспоминается автор бестселлеров Артур Хейли. Но тут другое. Он писал о коллегах с таким пониманием и теплотой, что мир больницы стал для читателя родным. И был у него любимый герой – замечательный доктор Мишкин. Помните, как отлично сыграл его в фильме Олег Ефремов?

Вот и его израильский друг доктор Илья Лиснянский так считает: «Московская больница второй половины прошлого столетия, пристанище боли, горя и надежды, стала Музой уже не врача Юлия Зусмановича Крейндлина по кличке Крендель, а замечательного писателя Юлия Крелина. Музой, открывшей ему за обыденностью врачебной службы такие философские глубины. Два десятка повестей вошли в классику. И дело не только в афористичности текстов (а это тема отдельная!) – просто до него о врачах писали иначе. И о больных писали иначе. И о болезнях писали иначе. А стало быть, и о жизни нашей писали иначе».

По-разному можно относиться сегодня к шестидесятым – этому оазису посреди пустыни, когда жизнь вдруг ожила, забурлила, и появилось это поколение – бесшабашных идеалистов, но и конформистов, не без этого. Они были свободны в рамках той свободы, которая позволялась. Но и это казалось чудом – то, что можно петь, писать, немножко путешествовать и даже, страшно сказать, думать. И Крелин был одним из них. И пришла слава – с первой серии телефильма «Дни хирурга Мишкина».

Он любил людей (женщин – особенно), общение, застолья, богемное гусарство. Его знаменитые приятели и пациенты были молоды, красивы, умны и любили жизнь. Но в отличие от богемных литературных друзей, Крелин был еще и врачом. И врачом хорошим. Они об этом всегда помнили и время от времени оказывались в его больнице. «С ностальгической болью я вспоминаю его сидящим в своем кабинете всегда в белоснежном халате, выглядевшем на нем как-то особенно нарядно, с бородой и неизменной трубкой, напоминавшей о его принадлежности к племени Хемингуэя, и загадочным перстнем на пальце. Несмотря на небольшой рост и лысину, был он неотразимо хорош и двигался с неповторимым изяществом. Что бы он ни надевал – от модного в те времена замшевого жилета до грубошерстного свитера – все на нем сидело как-то ладно, слегка по-пижонски, и был он неотразим. Женщины вокруг умирали. Это относилось не только к медсестрам и докторам медицинских наук, но и ко многим другим…» – писал Александр Городницкий.

И Юрий Рост вспоминал: «Крелин никогда не выключает телефон. Потому что он доктор, он хирург, который перелечил пол-Москвы. Он надежен, профессионален, безотказен. Крелин никогда не запирает дверь. Потому что он друг. Иногда он засыпает в кресле. Потому что друзья встают, когда хотят, а он – в половине шестого: больные ждут. Крелин никогда никого не судит. Потому что он философ и писатель. Он размышляет на бумаге, и его книги любимы в среде врачей (там они буквально на столах) и в других неагрессивных средах».

Израильские записки

Крелин, и это тоже типично для его поколения, считал себя, да и был подлинным русским интеллигентом. И при этом ощущал себя евреем, что совершенно не исключало его миссии русского писателя. Он часто приезжал в Израиль. Писал и думал о стране. Здесь его радостно встречали друзья и близкие люди. Религиозный сын одно время жил в восточном Иерусалиме. Дочь – врач, много лет работавшая вместе с отцом. Племянница Лена Крейндлина – ныне директор замечательного израильского театра «Гешер». Здесь он общался с близкими друзьями – Игорем Губерманом, Юлием Кимом. Его отношение к Израилю было очень личное, субъективное.

О многом он сказал в очень спорной книге «Народ и место»: «Вся Стена – особенно в хорошую погоду или в праздники – сплошь утыкана записочками, челобитными Богу. Перед рассветом их вынимают и закапывают – говорят, на Масличной горе. Мессия пойдет оттуда и сразу их найдет. Хотя просьбы, наверно, в этих записочках по поводу каких-то сегодняшних проблем – не на далекое будущее, а, так сказать, на сейчас. Но зачем говорить что-то Богу, писать ему записки? Если Он действительно такой всеобъемлющий, всесветный и всезнающий, как они уверены, то, безусловно, и без того ведает про чаяния каждого. (Видно, психология у них, как у моего когдатошнего Начальника, который любил говорить хирургам-помощникам: не оперируешь, потому что не просишь – просить надо!)».

Над своей книгой «Исаакские саги» Юлий Крелин работал до последних дней. Рассказы, некоторые из которых были напечатаны в журналах, стали одной из самых пронзительных, искренних, честных книг писателя. С предельной откровенностью, торопясь выговориться, он повествует о жизни и смерти, любви и сексе, благородстве и предательстве, врачах и пациентах – обо всем, что составило судьбу писателя и врача Юлия Крелина.

Юлий Зусманович все-таки сделал алию. Он поселился в центре Тель-Авива. Дочь сняла ему квартиру, он наслаждался весенним солнцем и, конечно, знал, что обречен, что аневризма его уже неоперабельна. Как врач – знал. Как человек – надеялся. Но его алия продлилась считанные недели. «“Вряд ли они пойдут на операцию, – говорил он, – мой случай почти безнадежный. Да и возраст – все-таки 77 лет, не хрен собачий. А аневризма моя в этот раз особенно тяжелая. Дамоклов меч, в любую секунду ниточка может оборваться. Так что, скорее всего, не станут они рисковать”. Говорил это совершенно безмятежно, попыхивая трубкой с этим его любимым вкуснейшим табаком, – рассказывает Юлий Ким. – Ну вот. Попыхивая трубкой с любимейшим табаком, вышел он на воздух покурить, присел в кресло – и не встал. Ниточка оборвалась. Смерть праведника, как кто-то сказал. Не стало Юлика, нашего доктора».

Две его последние книги – о любви. О любви и о женщинах. Как-то оказалось, что это – самое главное. Книги вышли здесь, в Израиле, их можно найти в электронном виде, а вот в России издателей на них не нашлось… Но память осталась – о Докторе и Писателе, именно так, с большой буквы.

«Пропадает в больнице он ночи и дни, тем не менее,
И смертельный диагноз нехитрым скрывая лукавством,
Безнадёжных больных принимает в свое отделение,
Где давно на исходе и медперсонал, и лекарства…»

(Александр Городницкий)

Фото Ильи Лиснянского