Слепой среди глухих

Узнав о своем еврействе, этот добропорядочный католик бросил хлебную должность в Испании, перебрался в Амстердам и вернулся к вере предков. Вот только вскоре решил, что «иудаизм уже не тот». Новичку этого не простили – отлучили от общины на 20 лет. Но последующие унижения и позор Уриэль Акоста уже не пережил – зато стал вдохновителем легендарного Спинозы.

Когда в 1497 году португальский король Мануэл Счастливый издал указ, предписывающий всем иудеям в срочном порядке покинуть эти земли или принять католичество, предки Уриэля Акосты выбрали второе. Сделали они это по собственной воле, смирившись с обстоятельствами, или стали жертвой насильственной христианизации – многих тогда тащили в церковь в буквальном смысле за волосы – уже никто не скажет. Габриэль Акоста появился на свет в 1583 году в семье представителя благородного сословия, зажиточного Бенито Акосты, убежденного католика еврейского происхождения из Порту. Чтобы обеспечить старшего сына не только финансовым, но и интеллектуальным капиталом, в 1600 году Бенито отправил отпрыска в старейший португальский университет в Коимбре – изучать каноническое право. Но через год студент снова оказался дома: на Пиренейском полуострове как раз разразилась чума, и пережить опасное время он предпочел в домашних стенах.

Чума косила людей тысячами, и атмосфера как никогда способствовала мыслям о жизни после смерти. Однако выросший в католической традиции и вполне набожный Габриэль стал сомневаться, что умерших ждет вечная жизнь, какой ее представляло христианское писание. В своих мемуарах через несколько десятилетий он отметит, что именно в то время впервые поставил под сомнение католические догмы. Когда эпидемия закончилась и Португалия снова вернулась к обычной жизни, Габриэль отправился в Коимбрский университет доучивать каноническое право. С дипломом и надеждами найти смысл жизни Акоста вернулся домой и в 24 года устроился казначеем в одну из местных церквей, но душа продолжала метаться. Молодой искатель попал в «пограничную зону» – не найдя утешения и ответов в Новом Завете, он стал изучать Старый, которому «верили и иудеи, и христиане». Погружаясь в древние иудейские тексты, переложенные на латынь, молодой Акоста почувствовал, как в нем пробуждается еврейство.

Когда ревнитель католических традиций Бенито Акоста умер, искатель истины Габриэль решился принять иудаизм и убедил сделать то же самое мать, сестру и четверых младших братьев. На родине этот шаг равнялся добровольной смерти, поэтому Акоста организовал побег – продал дом, уволился с хлебной должности и тайно нанял корабль, на котором они перебрались в лояльный Амстердам между 1612 и 1616 годами. В городе, оградившем от святой инквизиции немало иудеев, семья Акоста сразу же перешла в религию предков. Габриэль стал Уриэлем, женился на некой Сарре и нашел себе место в банковских кругах. И все бы хорошо, вот только местная еврейская община его глубоко разочаровала. Практическая, а не книжная родная вера оказалась космически далека от того, что вообразил себе Акоста – по его мнению, слишком много в ней оказалось наносного.

Свое возмущение Акоста выплеснул в 1616 году, составив десяток тезисов, критикующих раввинистический иудаизм. Он протестовал против «установления о молитвенных ремнях или тесьмах, против способа, которым производится обрезание, против установления восьми дней пасхи вместо семи, против замены принципа “око за око, зуб за зуб” денежными штрафами» и прочего, что, на его взгляд, не соответствовало предписанному Моисеем. Свои выводы он отправил из Гамбурга, где находился по рабочим делам, не в Амстердам, а сразу в Венецию: еврейская община этого города имела весомый авторитет в международных кругах. Но там его не поняли. Раввин венецианской общины Леон Дамодена отправил письмо «начальникам святой общины в Гамбурге» с предупреждением, которое автоматически становилось отлучением для Акосты, если тот не одумается. Несмотря на угрозы, бунтарь свой курс не изменил. «Я узнал, что порядки иудеев нисколько не соответствуют предписаниям Моисея. При этом они никоим образом не могли потерпеть, чтобы я отступал от них даже в мелочах, и требовали, чтобы я во всем шел по их следам. Мало того, они угрожали мне полным исключением из общины и полным отлучением… Я решил лучше все перенести, но остаться при своем мнении. И так был отлучен ими от всякого общения», – писал Акоста много позже в своей короткой биографии «Пример человеческой жизни».

Отлучение венецианской общины не особо задело Уриэля, и он продолжил развивать свою философию. Свободой мысли тогда мало кого можно было удивить, но кощунственные заявления этого португальского выскочки, который фактически был полноправным иудеем без году неделю, настроили общину категорически против него. Тем временем овдовевший и уже далеко не юный максималист Акоста в 1623 году подготовил новую работу, куда более жесткую. В «Исследовании фарисейских традиций в сравнении с писаным законом» он заявил, что уверенность в загробном существовании и бессмертии в принципе не следует из святых текстов. По его мнению, душа человека смертна, как и он сам, и любые кары и милости касаются исключительно земной жизни. «Кроме всего прочего я основывался на том, что Моисеев закон совершенно умалчивает об этом и соблюдающим и преступающим его не обещает ничего иного, кроме временных награды или наказания», – писал Акоста. Он считал, что не нужно надеяться на жизнь за пределами земной – следует делать так, чтобы существование имело смысл уже сейчас.

Не успела книга уйти в печать, как три ее главы выкрал или получил от еврейских цензоров некий врач Самуэль Дасильва. На основе этого отрывка он по поручению амстердамских раввинов написал разгромный «Трактат о бессмертии души», где раскритиковал «эпикурейца» Акосту и его насквозь ошибочное видение мира. Книга Уриэля вышла уже после «контрзаявления» и содержала оригинальный текст и возражения Дасильве, «его лживому клеветнику». Но общество было уже не унять – против Акосты были все. «Дети, наученные раввинами и своими родителями, собирались толпами на улицах, громко поносили меня, раздражали меня разными оскорблениями, кричали, что я еретик и отступник; иногда даже толпились перед моим крыльцом, бросали камни и всячески пытались расстроить меня, так что я не мог пребывать спокойно даже в собственном доме», – жаловался Акоста в мемуарах.

В своих текстах он называл человека «червем земли», Адамом Ромишем, и теперь так нарицательно стали обращаться уже к нему. Заразное свободомыслие Акосты подрывало стабильность общины, положение которой в веротерпимой Голландии было хоть и не под прямой угрозой, но уж точно не окончательно стабильным, да и раввинистическая система не хотела никаких изменений. Акоста, который не понимал или не хотел понимать правила игры, получил удар с двух сторон: за крамольные мысли, закрепленные на бумаге, раввины подвергли Уриэля малому отлучению, а светские власти за отрицание не только иудейских, но и христианских догм взяли философа под арест.

Через десять дней Акоста вышел на волю – его взяли на поруки братья. Его книги уничтожили, и только часть работы спаслась – оппонент Дасильва привел в своем трактате полный текст выкраденных глав, чем невольно сослужил отрицателю Акосте огромную службу. В тюрьму Уриэль не вернулся, но жизнь вне общины сложно было назвать свободой. Голландского в совершенстве он не знал и в новых обстоятельствах освоить его на достойном уровне уже не мог, а на португальском или латыни общаться было не с кем. Впрочем, это не остановило Акосту – он продолжил развивать свои взгляды и дошел до того, что начал считать пустыми не только раввинистические, но и древние законы.

«Нашло на меня сомнение, следует ли Моисеев закон считать законом Б-жиим. Многое убеждало в противном и побуждало противоположное», – писал он. С такими взглядами в общине ему теперь не могло быть уютно, но одиночество шло вразрез с его философией «жизни во время жизни». Ему, уже почти 50-летнему, хотелось простого счастья. Задумав жениться во второй раз, он решил покаяться, но номинально – «разыграть обезьяну среди обезьян». Это оказалось непростой задачей – фальшь во спасение быстро раскрыли. Племянник заметил, что Уриэль не соблюдает кашрут, и рассказал об этом остальным, а двоюродный брат, который был энергичным посредником возвращения Акосты в лоно общины, стерпеть такой пощечины не мог. Он ополчил на «оборотня» всю семью – родные братья, которые не очень-то хотели заново делиться с Уриэлем семейным капиталом, поддержали эту войну. Масла в огонь подлило и то, что Акоста имел неосторожность посоветовать двум приезжим-католикам, которые якобы собрались переходить в иудаизм, этого не делать – и об этом тоже стало известно. Планы на брак расстроились, а обманутые раввины обвинили его в коварстве и впали в ярость.

В 1633 году Акосту ждало или унизительное покаяние, или еще большее отлучение. Акоста выбрал второе – изоляция стала еще суровее и оскорбительнее. С ним показательно никто не общался, на улицах на него плевали, он растерял остатки финансов и знакомств, на его жалобы власти не реагировали. Травля продолжалась в синагогах и в печати – на Уриэля продолжали сыпаться обвинения в неправоте и ничтожности. Раздавленный вконец Акоста оказался загнанным в угол и через несколько лет сдался. Он принял ультиматум раввинов и в 1640 году прошел унизительный обряд отречения. Ему предписали надеть траурное платье и дали в руки свечу из черного воска – в таком виде он зачитал данное ему отречение от ереси. Затем Акосте выписали 39 ударов плетью, заставили лечь у входа в синагогу, чтобы остальные в буквальном смысле попирали его ногами, и только после этого приняли обратно в общину.

Полноценно вернуться к тем, кто без малого 20 лет его топтал сначала образно, а потом и буквально, Уриэль Акоста уже не мог – сил не хватило. Злость и обида не отпускали, но ответный удар уже тоже был ему не по плечу. «Я мог бы по праву, если бы у меня были силы, отомстить вам за величайшие несчастья и жесточайшие обиды, которыми вы меня преисполнили и из-за которых я возненавидел свою жизнь», – признался Акоста в мемуарах. По легенде, перед тем как пустить пулю в себя, доведенный до крайней степени отчаяния Уриэль пытался застрелить брата, который в свое время на него донес, но промахнулся. Некоторые исследователи утверждают, что эти домыслы – просто наговоры противников Акосты, чтобы представить его кровожадной и инфантильной личностью. Его труп обнаружили в один из апрельских дней 1640 года в доме, где он жил. Рядом с ним лежала та самая автобиография на латыни – искренняя и наполненная болью и обидой на мир, больше похожая на подробную предсмертную записку. Автобиография «Пример человеческой жизни» – единственное детище голландского бунтаря, в полном объеме сохранившееся в поколениях. Cвоей дерзостью и упрямством Акоста даже вдохновил на крупные мысли еще одного голландского мыслителя, Баруха Спинозу, которому в момент смерти Акосты не было и десяти.