Дворянин из местечка

Михаил Эйзенштейн, отец «броненосного» режиссера, заведовал дорогами в Лифляндии, но прославился архитектурой. «Рижский Гауди» вычурно украшал фасады и увековечивал в лепнине красивые лица любовниц. К 50 годам он добился фамильного дворянства. А через месяц грянула революция – и он потерял все, включая сына.

«Матушка кричала, что мой отец – вор, а папенька, что маменька – продажная женщина», – вспоминал мэтр советского кино Сергей Эйзенштейн. В разгар ночных скандалов родители не стеснялись в выражениях и наперебой бросались «будить и жалеть» единственного сына Сережу. «Так пал престиж семейного очага», – признавался Эйзенштейн-младший. У него впоследствии тоже не сильно сложится с семьей. Но вот со славой и у отца, и у сына был порядок.

Михаил Эйзенштейн появился на свет под именем Моисея Айзенштейна 5 сентября 1867 года. Он был вторым из шести детей в семье еврейского купца из Васильковского уезда Киевской губернии. С финансами в большом семействе было стабильно туго, и образование казалось единственным шансом на сытое будущее. Окончив Киевское реальное училище в 1887 году, Моисей подал документы в петербургский Лесной институт, а потом передумал – и переадресовал в столичный Институт гражданских инженеров. Туда он поступил, но уже на первом курсе завалил экзамен по геодезии и еле упросил комиссию оставить его на второй курс. Регулярно подводило здоровье – из-за него Мойша даже как-то оставался на второй год. Состояние кошелька тоже было слабым. До такой степени, что в 1891 году студент обратился за свидетельством о бедности для получения стипендии. Это письмо он составил уже крещеным и под своим новым именем – Михаил.

С горем пополам Михаил Айзенштейн окончил институт в 1893 году, по успеваемости оказавшись 28-м из 32 выпускников. Его назначили гражданским инженером при Прибалтийском управлении государственными имуществами с жалованьем 600 рублей в год, к которым добавлялись 400 рублей на квартиру. В центре Лифляндской губернии он осел не один, а с супругой Юлией Конецкой, дочерью успешного петербургского купца 1-й гильдии и хозяина пароходной компании. Михаил и Юлия к тому времени успели пережить несчастную любовь, каждый свою, и надеялись, что брак с холодной головой приведет к счастью. Их благословил сам Иоанн Кронштадтский, но даже это не помогло. После рождения единственного сына Сергея в 1898 году отношения стали угасать.

Жена привыкла к роскоши, и муж старался обеспечить ей соответствующий уровень. Без особых стартовых капиталов он, фантастически старательный и напористый, умудрился добиться уважения, положения и денег. В первый год в Риге Михаила назначили на должность председателя отдела путей сообщения, а в 1900 году он уже стал начальником этого департамента, управлял ремонтом и строительством дорог. На стыке веков Айзенштейн доработал и свою фамилию – сменил первое «ай» на «эй», чтобы звучало чуть менее по-еврейски. Для карьеры так было лучше. За заслуги перед отечеством его то и дело награждали и повышали в чинах – в 1915 году он из мелкой сошки, проходного коллежского секретаря, стал действительным статским советником.

Эйзенштейн-старший был болезненно честолюбивым. Он бережно собирал регалии: ордена, от Анны до Владимира, а еще почетное членство в благотворительных организациях и обществе памяти Александра II. Когда его фамилию в приятном контексте упомянули в «Правительственном вестнике», он чуть не растаял от счастья. В своих мемуарах Сергей Эйзенштейн вспоминал, что отец обожал оперу, а оперетту «Летучая мышь» любил особенно сильно. И не только из-за музыки. Он сладко жмурился каждый раз, когда со сцены или даже дома пропевали «его фамилию», по случайности совпавшую с фамилией главного персонажа.

Еще Михаил был невероятным педантом. Он всегда подкручивал усы на немецкий манер и одевался, как на парад. Он соорудил себе «похожий на крольчатник» шкаф с 48 парами черных лакированных туфель, отсортированных по степени изношенности, остроте носка, сезону и назначению. С таким же трепетом собирал библиотеку с дорогими книгами на разных языках – сам он в совершенстве владел французским и немецким. «Тщеславный, мелкий, непомерно толстый, трудолюбивый, несчастный, разорившийся, но не снимавший белых перчаток (даже в будни!) и идеального крахмала воротничков», – вспоминал о нем Сергей. Сын признавался, что отца не любил и был привязан к маме, хоть и опасливо. Только вот в поступках он «ориентировался всегда на папеньку»: как и тот, поступил в Институт гражданских инженеров, был педантом и не курил.

Архитектурная карьера Михаила Эйзенштейна началась с хобби – в 1897 году в свободное от работы время он создал первый ничем не примечательный архитектурный проект. В 1900 году Михаил посетил Всемирную выставку в Париже и окончательно увлекся зодчеством. Он даже окончил курс Санкт-Петербургского археологического института в 1902 году, чтобы знать историю местных «замков и развалин», а также прочих «прибалтийских особенностей».

В 1904 году рижский юрист Андрей Лебединский выкупил в центральной части Риги часть пустыря и предложил амбициозному Эйзенштейну взяться за застройку. Архитектурного опыта у того было немного – всего-то три простых дома в сдержанном стиле. Однако вызов Эйзенштейн-старший принял. В итоге он построил без малого 20 зданий, в том числе самые запоминающиеся – резные и нарядные – доходные дома по улице Элизабетес и улице Альберта. Сегодня про эти здания говорят как про одни из самых красивых в городе, а самого Эйзенштейна-старшего называют «Рижским Гауди». Но тогда проекты сочли эпатажными, вычурными и просто безвкусными.

Квартиры в этих домах были одинаковой планировки – архитектор делал акцент на обильном декоре, зачастую просто заимствуя композиции фасадов у лейпцигских и мюнхенских архитекторов. «Папа растягивал человеческие профили на высоту полутора этажей и вытягивал руки женщин, сделанных из железа водосточных труб», – писал сын Сергей. Он называл отца одним из «гипсовых львов», которыми тот украшал строения.

В обществе его песочили, дома тоже было сложно. Супруга не отказывала себе в романах, и супругу то и дело приходилось стреляться. В мемуарах сын Сергей утверждал, что главной искательницей приключений была маменька, а папенька отличался скромным темпераментом. Тем не менее молва приписывала Михаилу бесконечные романы с оперными певицами – по крайней мере, профили многих из них угадывались на фасадах его домов. В 1908 году супруги Эйзенштейн расстались, но развод оформили лишь через четыре года. Юлия увезла с собой всю домашнюю обстановку – свое приданое, а сына оставила мужу. Закончились семейные ссоры, дом «выдохнул», но детские травмы остались с Эйзенштейном-младшим навсегда. Семейной жизни, да и вообще любых близких связей с женщинами, советский кинорежиссер тщательно избегал, а их отношения с женой Перой Аташевой больше напоминали крепкую дружбу.

Ровно за год до революции, 25 октября 1916 года, Михаил Эйзенштейн добился потомственного дворянства для себя и единственного наследника Сергея. В начале октября следующего года Михаил Осипович обратился в гербовое отделение Сената с просьбой утвердить фамильный герб Эйзенштейнов. Меньше чем через месяц его прошение, снабженное детальными описаниями будущего герба, потеряло актуальность – страна развалилась. Под обломками державы задохнулась и его большая мечта на ветвистый дворянский род.

В отличие от сына, монархист Эйзенштейн-старший революцию категорически не принял, и отец с сыном перестали общаться. Когда в Риге начались обстрелы и в город вошли «товарищи», Михаил бросил все. В закрытой квартире осталась его неоконченная рукопись по истории Лифляндской губернии, а еще – «библиотека, картины, бронза и мраморные фигуры, вывезенные из Парижа, Лондона, Мадрида и Рима». Он бежал в Берлин и с тех пор наблюдал за пожаром революции издалека. В Европе Михаил Эйзенштейн, которому едва исполнилось 50 лет, завел новую семью – избранницей стала молоденькая хозяйка пансионата для престарелых и неимущих Елизавета Михельсон.

Счастье в новом браке – если оно и было – оказалось недолгим. Михаил Эйзенштейн ушел из жизни 2 июля 1920 года. Его останки похоронили не в Петербурге и даже не в Риге, а на русском православном кладбище Тегель в Берлине. О смерти отца Сергей Эйзенштейн узнал только через три года и до конца жизни, тоже недолгой, как мог ухаживал за могилой.