Многорукая Шира

Она была скотницей и встретила свою любовь среди грядок еврейской коммуны в Крыму. Уехав с будущим мужем в Москву, стала писательницей. Красный коммунар Шира Горшман известна как один из самых публикуемых еврейских авторов в Союзе, а еще – как тёща Иннокентия Смоктуновского, которого она поначалу даже на порог пускать не хотела.

Шира Горшман печаталась в харьковской еврейской газете «Дэр штэрн» и московской «Дэр Эмэс». Во время эвакуации публиковала свои рассказы в «Эйникайте», официальной газете Еврейского антифашистского комитета, которая издавалась до 1948 года. ЕАК публиковал Горшман и в своих сборниках за границей. После разгона комитета она ушла в самиздат, в Москве постоянно выходили её сборники. В 1961 году в Варшаве вышли ее «Тридцать три новеллы», а потом – сборник переводов на русский язык «Третье поколение». Читали произведения и в «Советиш геймланд», который появился в то же время в издательстве «Советский писатель», Горшман даже входила в редколлегию журнала. «Советский писатель» в 1979 году опубликовал сборник её переведённых с идиша рассказов – между прочим, тиражом в 30 000 экземпляров, что было внушительно. Значительная часть рассказов в сборнике посвящена еврейским переселенцам-коммунарам в Крыму, но их история рассказана не полностью.

Когда Шира нашла своего деда, чтобы сказать ему, что собирается в Палестину, он посоветовал ей дождаться Мессию. В своё время сам он не стал раввином, потому что считал себя недостойным судить людей. Родителей Шира потеряла рано и выросла в еврейском детском доме в Каунасе. Состояла в «Гехалуц» и училась позже в Каунасском еврейском народном университете. Идея строительства нового мира была ей по душе с самого детства. Тогда из разных концов света сотни тысяч молодых евреев ехали возделывать земли в Палестину. Когда она встретилась с дедом, ей было 15 лет, в России была Гражданская война и голод, ожидание Мессии казалось бессмысленным. В составе молодёжного отряда с мужем и новорожденной дочерью Шира в 1923 году отправилась в Эрец-Исраэль.

Работали в сельскохозяйственных коммунах организации «Гдуд а-Авода» («Трудовой батальон»), на время обосновались в кибуце Рамат-Рахель. Залитая солнцем выжженная земля – работы хватало, как и проблем. Все в артели ходили в униформе, жили сообща по распорядку, трудились много и по первому времени радостно. Шира работала в поле, потом в больнице, считалась активисткой. Вспоминала, как к ним в артель приезжал обедать Бен-Гурион. Она с ним спорила: доказывала, что их коммуна – политическая партия трудового коммунистического толка, он не соглашался. Переселенцы были все как один про труд, но мало кто из них был про коммунизм. Многие из них даже не хотели терпеть коммунистов рядом. Британским властям в какой-то момент тоже показалось, что коммунистов «нужно выжимать» – их стали лишать медобеспечения и социальной помощи, исключали из профсоюзов.

Информация об успехах еврейских сельскохозяйственных поселений в Крыму, их перспективах превратиться в Еврейскую сельскохозяйственную республику, как писали тогда газеты, взбудоражила Ширу. Противники идеи уверяли, что в России ждёт только голод, муж ехать отказывался наотрез. Шира родила ещё двух дочерей и развелась – с тремя детьми и небольшой группой строителей будущей крымской коммуны в 1929-м она всё-таки отправилась обратно в СССР.

Прибыли в Одессу. Переселенцы, одетые в английские свитера и обутые в сандалии с ремешками до колена, выглядели слишком роскошно на фоне местных жителей. Публика бесцеремонно щупала гладь английской вязки на них. «Мужчины часто вспоминали мать», – это было второе, что отметила Шира с ужасом. До крымского Джанкоя добирались на телегах по степному бездорожью. Дальше несколько километров в место под названием Дикое поле. Когда приехали, вокруг была сухая крымская степь. Там разместилось поселение, торопливо названное коммунарами на эсперанто «Войо ново». Соседи называли их то «Войново», то «Воиново»: не выговаривали они эту «новолатинскую муть». У коммунаров была эмблема, на которой были изображены книга, лира и серп – знание, вдохновение и труд. Шира работала скотницей: униформа, правда, отсутствовала, так же как и регулярное питание. Разделение продуктов было спорным вопросом с самого начала, а со временем стало понятно, что как ни разделяй выращенную продукцию, прискачут хлопцы из ЧК и всё увезут – у них рука набита.

«Джойнт» активно помогал техникой и деньгами, так что через пару лет «Войо ново» стал похож на место для жизни. Исследователь Яков Пасик писал, что в начале тут проживало 20 человек, включая пятерых детей, и все в одном доме. Самому старшему из коммунаров было 32 года, председателю Элькинду – 31 год. В июле их было уже 75 человек, включая 20 детей, а ещё через четыре месяца – 99 человек. Из Палестины переселились 62 из 74 членов коммуны. К 1932 году построили два двухэтажных дома по 20 комнат каждый, достраивался третий. Были отдельные ясли и детдом, общественная кухня и столовая, трикотажная фабрика. Автомобиль, пять тракторов, ремонтная мастерская. Коммунары всё делали своими руками – ракушечник для строительства домов и хозяйственных построек тоже самостоятельно добывали в каменоломне рядом. В прессе еврейские поселения Крыма подавались пышно – по коммунам возили художников и поэтов, корреспондентов с кино- и фотокамерами. О Красном Сионе снимали кино.

В суете строительства нового мира Шира познакомилась с Менделем Горшманом, когда тот приехал с группой еврейских художников. Был красивый роман на природе, а потом доярка Шира вышла замуж за Менделя и в 1931 году уехала с ним и тремя дочерями в Москву. Через год Элькинда отстранили от руководства коммуной и отправили под суд «за срыв весеннего сева». Следствие длилось два года, его оправдали. Коммуну распустили в 1934-м, когда начались аресты. Подруга Сара Табачник, чудом спасшаяся из застенков НКВД, рассказывала уже пожилой Шире, как её пытали на допросе и требовали показаний на переселенцев. Элькинда расстреляли 19 февраля 1937 года в Москве. Шира понимала, как ей повезло, и всё оставшееся время жила, словно затаив дыхание.

Истории накопились сами собой к моменту, когда Лейб Квитко, друг мужа, обратил внимание на стиль её устных рассказов и посоветовал писать. Муж отговаривал, но Шира любила решать сама. В отличие от столичных авторов, жизнь трудового человека ей придумывать было не нужно. Кто-то даже упрекнул её – только о своём, дескать, пишешь. Ещё бы – история о том, как они с Горшманом выдали дочь замуж за гоя, того стоит! К тому же речь идёт об Иннокентии, который на момент сватовства был ещё не великим Смоктуновским, а просто великовозрастным неудачником. Будущую жену Иннокентия Михайловича отговаривали от него всем миром. И пока Шира писала эту историю, она много поняла о жизни и о себе.

Повесть «В созвездии тельца и овна», которая вышла в сборнике 1979 года, тоже автобиографическая. Правда, о доярке Ханне – бой-бабе, строителе, матери троих детей, «одиночке», как тогда говорили. Она встретила свою любовь – художника – среди грядок еврейской коммуны в Крыму. И уехала с ним в столицу. Работала в детском саду, по вечерам слушала, как муж с друзьями рассуждают о высоком, по выходным посещала музей имени Пушкина. Стеснялась своей провинциальной несуразности и краснела, когда друг мужа целовал её руку. У повести, надо думать, должно было быть ещё несколько линий, оборванных расстрелами героев. Но они остались за рамками повествования. Писать, как было, Горшман побоялась, а придумывать не хотелось – или не моглось. Финал она оставила открытым.

Об истории Красного Сиона с участием Ширы Горшман в 90-е годы снято два документальных фильма: «Красный Сион» и «Одна из многих блуждающих звёзд». Второй куда более ясен и качествен в информационном плане. В 1989 году, дождавшись, когда станет окончательно ясно, что из-за выезда в Израиль оставшимся родственникам ничего не угрожает, она подала документы и повторно прошла алию. Теперь уже одна, просто чтобы выдохнуть. Она считала, что этому выбору не стоило изменять в начале века. Поселилась в Ашкелоне, ещё раз вышла замуж, причём за друга юности, встречалась с читателями. В конце концов овдовела и последние годы жила в доме престарелых. Дочери, зять и внуки приезжали к ней то вместе, то по очереди. Смоктуновский оставался у неё в доме престарелых ночевать. Шира Горшман дожила старость в Израиле очень скромно и умерла в 2001 году, когда ей было 95 лет.