Любовь на бомбе

Её звали Хая. Зелёные глаза, чуть рыжеватые волосы, среднего роста, хорошо сложена. Вместе с четырьмя братьями она жила в доме родителей в Тель-Авиве. Старший брат Песах работал на почте. Где-то в середине войны – в 1942-м или начале 1943 года – он ушёл служить в британскую армию, и семнадцатилетняя Хая устроилась на его место. Вскоре она уже бегло говорила на английском, со временем освоила и арабский. За столом напротив нее работал Дауд Ясмини – сын итальянки и состоятельного араба-христианина из Яффо. Так они и познакомились.

Хая безумно влюбилась. Они стали встречаться чуть ли не каждый день. Иногда в Тель-Авиве, но чаще всего – в Яффо. Её мать, Пнина, была властной женщиной. Из тех невысоких, энергичных польских евреек, о чьей строгости, хозяйственности и непременном желании держать под контролем всех домочадцев ходят анекдоты. Отец, Реувен, человек скромный и тихий, похоже, особой роли в делах семьи не играл. Достаточно заметить, что все дети носили фамилию матери – Зайденберг.

Роман единственной и любимой дочери с арабом стал для Пнины трагедией. Оставив старших сыновей и мужа в Тель-Авиве, она, в надежде на принцип «с глаз долой – из сердца вон», перебралась с дочерью в крупный соседний посёлок Холон, расположенный к югу от Тель-Авива. Пнина открыла там овощную лавку, усадив дочь работать продавщицей. Впрочем, старания ни к чему не приводили – закончив работу, Хая уезжала в Тель-Авив на свидания к Дауду, или к «Дэвиду», как она предпочитала его называть.

Прошёл год, затем другой. Хая совсем выросла и повзрослела. Она всё больше проводила времени с Даудом, всё чаще оставалась у него, иногда не возвращаясь домой месяцами. Но в 1947 году, после решения ООН о завершении британского мандата в Палестине и подготовки к созданию еврейского государства, арабы начали нападения по всей стране. Повисшее в воздухе напряжение ощущалось почти физически – обе стороны готовились к войне. Хая вернулась жить в Холон, но оставить возлюбленного, естественно, не могла – они продолжали встречаться и теперь, хотя намного реже, больше созванивались по телефону. А Хая начала работать медсестрой в больнице Бат Яма.

Как оказалось, Дауд много лет состоял в «Ан-Наджада» – военизированном националистическом движении арабской молодёжи, целью которого как раз стало – не допустить создание еврейского государства. В значительной степени «Ан-Наджада», к слову, была скопирована с еврейских подпольных организаций, задача которых была ровно противоположной. Правда, в «Ан-Наджада» куда больше внимания уделяли пропагандистским мероприятиям, включая шумные, помпезные шествия, нежели реальной военной подготовке. Однако летом 1947-го «Ан-Наджада» объединилась с другим молодёжным арабским движением, созданным под покровительством муфтия Амина аль-Хусейни – нациста, сумевшего скрыться от суда за свои преступления. Новая организация, которую возглавил офицер египетской армии Махмуд Лабиб, насчитывала порядка 10 тысяч человек и занялась подготовкой к террористическим акциям против еврейских жителей страны и предстоящей войне. К тому времени Дауд благодаря высокому финансовому статусу семьи возглавил один из важнейших и крупнейших филиалов «Ан-Наджады» – в Яффо.

Разведка «Хаганы» – еврейской организации самообороны – уже давно внимательно следила за Даудом. Они даже прослушивали его телефонные разговоры. Видимо, именно так они и узнали о существовании у него еврейской подруги. И однажды они услышали и записали разговор, в котором Дауд убеждал Хаю пронести «ради него» в Тель-Авив бомбу, а она – согласилась.

Дальнейшие события этой трагической истории в разных источниках описаны по-разному. Вероятно, руководство «Хаганы», хорошо осознавая опасность, стремилось пресечь предательство самым жёстким образом – в назидание другим. Вместе с тем, они предпочли использовать для «чёрной работы» своих политических соперников. Запись разговора Хаи с Даудом была аккуратно «слита» конкурирующей и гораздо более радикальной еврейской группе – «Лехи». После чего судьба Хаи была уже предрешена. Яаков Банай – один из лидеров «Лехи» – приводит в своей книге «Безымянные солдаты» расшифровку этой записи.

Хая: Я иду на работу.
Дауд: Почему бы тебе не остаться дома?
Хая: А где я тогда возьму деньги? Мама мне не даёт. Когда я тебя снова увижу?
Дауд: Я тебе уже говорил, мы увидимся, когда ты сделаешь то, что я сказал.
Хая: Что ты хочешь?
Дауд: Чтобы ты пронесла бомбу в Тель-Авив. Я всё организую. Ты должна только оставить её в том месте, которое я тебе укажу.
Хая: Я подумаю. Я хочу тебя увидеть.
Дауд: Ты меня не увидишь, если не согласишься.
Хая: Ну, хорошо. Скажи мне теперь, когда я тебя увижу.
Дауд: Ответь сначала мне, а я отвечу тебе.
Хая (после некоторого раздумья): Хорошо, я сделаю то, что ты говоришь.
Дауд: Ты согласна?
Хая: Да.
Дауд: Хорошо, я всё организую и передам тебе.
Хая: Ты хочешь, чтобы я сейчас к тебе пришла? Я могу прийти в Яффо.
Дауд: Нет, не приходи пока. Мы не встретимся, пока не организуем.
Хая: Хорошо. Хочешь, я тебе позвоню в воскресенье в 10 утра?
Дауд: Позвони инспектору Роз, она свяжет тебя с домом. Иначе ты до Яффо не дозвонишься. А сейчас тебе пора.
Хая: Я позвоню тебе в воскресенье в 10 часов, и ты все приготовишь. Никуда не уходи и дождись меня!
Дауд: Хорошо!

Однако встретиться в воскресенье у них уже не получилось – рано утром Хая была похищена вооружёнными бойцами «Лехи» прямо из дома. Её привезли в заброшенное здание в цитрусовых садах к северу от Тель-Авива. Там проходил допрос. Там же состоялся и «суд». По воспоминаниям участвовавших в акции бойцов, Хая, поначалу отрицавшая свою вину, в конце раскаялась и призналась во всем. В том числе и в том, что, как оказалось, передала Дауду информацию о расположении боевых позиций «Хаганы» и «Эцеля» вокруг Яффо. А также в том, что собиралась пронести в Тель-Авив чемодан с бомбой. После того как Хая подписала признание – она была немедленно расстреляна.

В тот же вечер «Лехи» распространили листовку, в которой сообщали о казни предательницы. Её текст сохранился до сих пор:
«Суд борцов за свободу Израиля приговорил 21 швата к расстрелу предательницу Хаю Зайденберг. Она обвиняется в предательстве родины и еврейского народа и в сотрудничестве с арабскими бандами. Её вина была доказана. Приговор приведён в исполнение сегодня».

На следующий день политическое руководство «Хаганы» и связанная с ним пресса развернули кампанию возмущения жестокостью и незаконностью действий «Лехи» – после того как неприятный вопрос решён руками политических конкурентов, грех было не обрушить на них негодование. Всё что осталось бойцам «Лехи» – опубликовать предсмертную записку казненной:
«Я, Хая Зайденберг, живущая в Холоне на проспекте Дов Хоз, в народном квартале, признаю, что была в связи с арабом по имени Давид Ясмина и пообещала ему пронести бомбу в Тель-Авив. Этот араб был моей любовью в течение шести лет подряд. Я часто бывала у него в Яффо, а также в Тель-Авиве. Я назначила с ним встречу на воскресенье, 1 февраля 1948 года».
Впрочем, на кампанию осуждения, бушевавшую в прессе, публикация предсмертной записки, естественно, не слишком повлияла.

Две недели спустя неизвестные подбросили родственникам записку с указанием места, где и было обнаружено тело Хаи. Еще через несколько дней её похоронили. Желая избежать скандала, отец, взявший на себя организацию похорон дочери, пытался «записать» её на свою фамилию. Но в кладбищенской книге её всё равно обозначили как Хаю Зайденберг, приписав сбоку – «шпионка». Хая, дочь Реувена Леви, была похоронена у ограды на тель-авивском кладбище «Нахалат Ицхак». Из семьи на погребении присутствовали лишь сам Реувен и его старший сын. Мать пришла на кладбище только позже.

Предотвратить готовящийся теракт, если он действительно и планировался, можно было, наверняка, и без убийства Хаи. Её могли вывезти, изолировать, арестовать. Но обстановка вынуждала руководителей подполья пресечь на корню романтические отношения между еврейками и арабами, которые были не так уж и редки, сделав из случая Хаи Зайденберг показательный пример. Впрочем, стремительно развернувшиеся вслед за этими событиями боевые действия и Война за независимость напрочь вытеснили из общественного сознания споры о трагической судьбе девушки. Дауд Ясмини в конце войны бежал в Иорданию, а затем – в Лондон, где он стал бизнесменом. О его дальнейшей судьбе ничего неизвестно.