Филиал ада

13 февраля 1945 года Дрезден превратился в филиал ада. На него обрушились тысячи бомб в огненных вихрях, а под развалинами погибли десятки тысяч горожан, но для 70 обитателей последнего дрезденского «еврейского дома» это был единственный шанс уцелеть.

Когда их, лиц сомнительной национальности, выселили из своих домов и запихнули сюда, в коммуналки с общими кухнями и сортирами, то и это они должны были считать невероятной привилегией – отсрочкой от концлагеря и смерти. Сперва депортировали и убили «еврейских происхожденцев», затем пришел черед «смешенцев» всех степеней, потом подошла очередь и тех, у кого супруги были арийцами.

Утром 13 февраля жители «еврейского дома» получили приказ о депортации, а вечером город «проутюжили» первые 700 самолетов: хаос и разрушение, заваленные улицы, ни полиции, ни гестапо, и десятки тысяч людей, чьи дома, имущество и документы сгорели. В таком столпотворении 70 обитателей «еврейского дома» в поисках спасения бросились кто куда. Среди них был и филолог Виктор Клемперер, который после войны издаст лучшую книгу о Германии той поры «Язык Третьего рейха. Записная книжка филолога». Она быстро станет классикой, а спустя полвека, в 1995-м, издательство Random House отдаст за права на нее 550 тысяч долларов – самую крупную сумму за издание немецкой книги, которую когда-либо платили американцы.

Однако пока Виктору Клемпереру и его жене Еве, немке, в прошлой жизни пианистке, надо было спасаться. Из города их на своей машине вывез друг-немец, которому самому такой подвиг мог стоить жизни. Сосед Клемперера по «еврейскому дому», некий Вальдманн, приберег свои старые документы. «В дрезденской адресной книге значатся восемь Вальдманнов, из них я – единственный еврей. Кому бросится в глаза моя фамилия?» – вопрошал он. А вот Клемперер со своей фамилией сойти за немца никак не мог. Но в его кармане завалялся мятый, неразборчиво написанный рецепт: точка, черточка – и «Клемперер» превратился в «Кляйнпетера». С этой бумажкой Виктор рассчитывал продержаться, пока не придут русские или американцы.Свой дневник Клемперер вел много лет подряд. С тех пор как Гитлер стал рейхсканцлером, Виктор скрупулезно фиксировал изменения, происходившие с окружавшими его людьми, вроде бы такими милыми, дельными, незлыми и здравомыслящими. Автомеханик, сотрудница кафедры, его собственный ученик – сохраняя доброе отношение к самому Клемпереру, все они мало-помалу становились фашистами. Пропаганда была всесильна: она меняла язык, вслед за ним трансформируя и мышление.

Виктор хорошо помнил, как началась широкая экспансия слова «фанатический». Из радиоприемников и со страниц газет оно перешло в живую речь, его догоняло слово «организовать», вслед за этим фанатиков и желающих всех построить становилось все больше. Клемперер понимал, что нацистские слова-сорняки и стоящие за ними идеи настолько вошли в язык и сознание общества, что окажутся долговечней самого нацистского режима. Однако удастся ли ему поделиться этими мыслями, он тогда еще не знал: рукописи лежали в надежном месте, их спрятала подруга жены, а им с Евой надо было бежать дальше. До введения «нюрнбергских расовых законов» Клемперер был преподавателем, и многие в Дрездене знали его в лицо. Наступил благословенный хаос, но их могла погубить случайность.

История бегства стала продолжением его дневника: поначалу они прятались у друга-аптекаря, потом добрались до деревни своей бывшей служанки, а затем отправились неведомо куда, в пустоту, питались, чем Б-г пошлёт. Ночевали на вокзалах, а то и просто под открытым небом. По дороге они встречали разных людей, большей частью – доброжелательных. На лесной тропе их чемодан подхватил однорукий солдат, не оставивший в беде «товарищей-соотечественников»: славный малый свято верил в Гитлера и считал, что перелом в войне не за горами. Юная аптекарша, милая женщина с литовской фамилией, была уверена, что на самом деле всё это «иудейские войны», а потрепанному фронтом ветерану казалось, что «Адольф его никогда не обманет». Развал с каждым днем становился сильнее, солдаты бросали фронт, в небе было тесно от самолетов союзников, но «язык Третьего рейха» жил и определял сознание общества. Исключением оказались крестьяне из деревни их бывшей служанки, не до конца онемеченные полабские славяне – стихийные диссиденты, жившие по старинке и не доверявшие внешнему миру. Но опасность пришла и туда, и Виктору с Евой пришлось бежать.

Из года в год он описывал происходившее вокруг: предательство коллег, охлаждение учеников, желтую звезду на груди, сделавшую изоляцию абсолютной. Уличные издевательства и выражения сочувствия, причинявшие не меньшую боль: евреям на трамвае можно ехать только на работу, а садиться в него – исключительно с задней площадки. А также веселые издевательства в гестапо – сотрудник просто скучал, ему захотелось развлечься, или умерщвление еврейских домашних животных – забавы ради. Для тех, кто отдавал и исполнял такие приказы, Виктор, даже жертвуя вечным спасением, был готов сам сколотить виселицу.

Он вспоминал об этом в конце пути в маленькой баварской деревушке, вроде бы слишком незначительной, чтобы попасть под бомбы. Но потом военные всё же вдарили, и стало особенно страшно – глупо погибнуть под занавес войны. Через деревню, почти не останавливаясь, прошла американская бронетехника, и на этом всё закончилось. Староста поселил их в бывшей конторе местной ячейки НСДАП, и железную печку Виктор Клемперер топил портретами нацистских бонз. Впереди было возвращение в Дрезден и новая, спокойная и удачная жизнь.

Он продолжил преподавать и опубликовал свой великий труд, который писал с тридцатых годов. В 1946-м Клемперер возглавил «Культурбунд» – Союз демократической немецкой интеллигенции, потом стал академиком и получил Национальную премию ГДР. На каком-то этапе, пусть и недолго, был депутатом Народной палаты ГДР от той же «культурной» фракции. Но потерял свою верную жену-спасительницу и женился во второй раз на совсем молодой женщине.

Однако в первое время после войны Виктор Клемперер занимался денацификацией и перевоспитанием бывших партайгеноссе. В свое время он силился понять, чем же Гитлер с его неприятным голосом и дешевыми ораторскими приемами так завораживал толпу? Он видел, как в «Майн Кампф» раскрыта вся кухня этого нехитрого воздействия, и даже в шутку говорил, что нацистам следовало бы запретить эту книгу, дабы ей как учебником не воспользовались их противники. Потом Клемпереру стало казаться, что в Гитлере была какая-то отвратительная, но неизбежно действующая магия. Ему, еврею, было запрещено слушать речи фюрера, но он не мог забыть, как однажды чуть не вошел в зал, где стояли люди перед радиоприемником, их сияющие благоговейным трепетом лица врезались в его память навсегда.

Теперь же они хотели отмыться от нацизма. Одни в нём искренне разуверились, другие – просто искали спасения от Нюрнбергского трибунала, но все хотели произвести на Клемперера благоприятное впечатление. И все они говорили на «языке Третьего рейха». Когда же Виктор пытался начать с ними настоящий диалог, сломать их шаблоны, то они терялись и не понимали, чего от них хотят. Но самой скверной оказалась встреча с бывшим учеником, на редкость порядочным человеком, искренне обрадовавшимся: «Виктор, какое счастье, что вы живы!» Тот был членом НСДАП, но маленьким партийцем, больших постов не занимавшим, а теперь и вовсе работавшим на стройке. Прокормить на эти деньги семью он не мог, да и тяжкий труд был ему не под силу, но подавать заявление о денацификации бывший партиец не собирался. Когда удивленный Клемперер спросил, почему, тот ответил: «Я всё еще в него верю!» На этом они и расстались.

Неизвестно, какого мнения Виктор Клемперер был о языке, на котором с гражданами ГДР говорила правящая Социалистическая единая партия Германии, и видел ли он в нем преемственность и трансформацию стилистических форм «языка Третьего рейха». Теперь Клемперер был официальной фигурой, связанной с властями Восточной Германии и потому не вполне желательной в Западной: в ФРГ «Культурбунд» был запрещен. Однако его книга представляет собой ключ к всевозможным тоталитаризмам и авторитаризмам, в какие бы разные одежды они ни рядились. Его книга – это универсальный инструмент, позволяющий отслеживать превращение хорошего человека в солдата фюрера. Через череду упрощений это можно свести к простой формуле: если ваш друг говорит: «Что бы там ни было, но я с НИМ!», значит, на пороге тяжелые времена, и скоро начнут искать «козлов отпущения».