Резня на почве неприязни

Позже об этом будут говорить разное. Якобы защитники Умани стреляли, да промахнулись, а гайдамаки подошли к стенам в пороховом дыму и взяли город. Другие скажут, что губернатор тайно договорился с гайдамаками: полякам они должны сохранить жизнь, а с евреями – пусть делают, что хотят.

18 июня 1768 года, площадь перед воротами Умани – шляхтичам, мещанам и студентам униатского Базилианского духовного училища раздают ружья из городского арсенала. К Умани подходят гайдамаки, говорят, что на их сторону перешли три тысячи надворных казаков из частной армии воеводы киевского и волынского Франциска Салезия Потоцкого. Городок принадлежит Потоцкому, в гарнизоне казаки-пехотинцы из его маленькой армии, ими командует иноземный капитан Ленарт. Точнее говоря, он ими командовал: этой ночью гарнизон ушел к восставшим, вместе с ним сбежали арестанты из городской тюрьмы.

С утра в Умани начался хаос: кто-то прячет добро, другие вооружаются чем попало и идут к воротам, капитан Ленарт пытается организовать оборону, а губернатор Младанович, управляющий Уманью от имени магната, кажется, совсем потерял голову. Из организованной военной силы в городе остался только отряд прусских гусар, ремонтеров, закупавших лошадей для конницы своего короля. В толпе говорят, что они – последняя надежда Умани, и Младанович просил их командира о помощи. Гусары строем подъезжают к воротам, толпа расступается, кто-то из всадников спешивается, откидывает засов, ворота распахиваются, кавалеристы пришпоривают коней и уносятся в поле. Им нет резона вмешиваться в чужую распрю. Да и что может сделать неполная сотня гусар против толпы гайдамаков и 3000 казаков, дезертировавших от Потоцкого?!

Я пытаюсь представить, что тоже стою в толпе. Предположим, что меня зовут Азриэль Бахир, мне 27 лет, я портной и живу в маленьком двухкомнатном домике вместе со старыми родителями. Мы приехали сюда в 1752 году, когда Потоцкий начал восстанавливать Умань, разоренную гайдамаками, полуповстанцами-полуразбойниками. Тогда местечко заселяли пришлые поляки, русины, армяне и евреи. Кто-то богател, другие еле сводили концы с концами, но городок процветал. Его защищали ров с валом и палисадом да несколько пушек, экономический двор тоже был укреплен, губернатор Младанович достраивал похожий на дворец замок. Доходов киевского воеводы хватало на все, окрестная земля была благодатной, на князя работали десятки тысяч мужиков. Польские шляхтичи презирали украинских крестьян, те ненавидели шляхтичей, католики и православные считали друг друга еретиками, униаты находились меж двух огней – все, как бывает, когда судьбу определяют герб, кровь и вера, но большой бедой это не оборачивалось. Евреев не любил никто, но мне и в голову не приходило, что через несколько часов всех нас убьют.

Ружей больше нет – на всех их не хватило, большая часть мушкетов досталась студентам-униатам, шляхте и мещанам. Мои соседи из еврейского квартала вооружаются, чем придется: топорами и мясницкими тесаками. У кузнеца Фроима были заготовлены косы, и сейчас он их распрямляет, насаживает на древки, которые принес столяр Эзра. Таким копьем вооружился и я – до сих пор мне не приходилось держать в руках оружие. Но в город съехались сотни спасающихся от гайдамаков шляхтичей, у каждого на боку сабля, за поясом пистолеты, владеть оружием их учат с детства. За городом два табора из возов, в одном разместилась шляхта, в другом – евреи. Гайдамаки уже взяли несколько местечек, и в Умань собралось столько беженцев, что городок не в состоянии их вместить. Сотни вооруженных мужчин, считающих себя прирожденными воинами, неужто мы не отобьемся? Я стою у ворот, сжимая распрямленную косу, тревожусь за стариков родителей, думаю о соседской дочке – и мне не до большой политики уманского повета. Губернатор Младанович для меня что римский цезарь, воевода Потоцкий – и вовсе небожитель. Их дела для меня – тайна за семью печатями. Беда в том, что сильные люди Умани и сами в них запутались.

Есть большая политика: король Станислав хочет сделать из разваливающейся Речи Посполитой сильное королевство, а русской императрице Екатерине II это совершенно не надо. Это не нужно и большей части польских магнатов, и шляхте, дорожащей своими вольностями. Царица заставила короля признать равноправие православных. Недовольные шляхтичи образовали конфедерацию и воюют против короля и находящихся в Польше русских войск. В правобережной, польской Украине полыхает и другой мятеж. Православные для шляхтичей чуть лучше евреев, но хуже собак. А те пускают по рукам грамоту якобы от русской царицы – та велела резать панов, все этому верят. Позже будут говорить, что подделку составил правитель украинских православных церквей игумен Мельхиседек: грамота была сфабрикована так ловко, появилась так вовремя, что рвануло по всему правобережью. Кучка гайдамаков, разбойничья шайка атамана Железняка, быстро превратилась в многотысячное войско.

К воротам идет губернатор Младанович, с ним лучшие люди Умани. Ворота открываются, в поле выезжают три телеги. Толпа перешептывается: на них-де богатые дары, губернатор собрал у купцов дорогие ткани, он хочет задобрить Железняка и изменника Гонту. Говорят, что пороха в Умани мало и совсем нет ядер и картечи. Нет и воды: день назад Младанович велел рыть колодец, но через 30 саженей землекопы уперлись в скалу. Шляхта утоляет жажду горилкой и вишневкой, многие уже успели напиться.

Подарки не помогли, гайдамаки идут на приступ. Со стен палят: я не знаю, что огонь открыли слишком рано, прицел не точен, и ранен только один нападавший. Но гайдамаки откатились: только предатель Гонта гарцует возле стен и кричит во все горло – он обещает нам жизнь. Шляхтичи окружают Младановича, он расталкивает их и идет к воротам. Губернатор собирается начать переговоры, он хочет капитулировать.

Позже об этом будут рассказывать разное. Кто – что защитники Умани выпалили все разом, промахнулись, а гайдамаки подошли к стенам в пороховом дыму и взяли Умань. Другие станут говорить, что губернатор договорился с гайдамаками. Полякам те сохранят жизнь, а с евреями пусть делают, что только захотят. А я мог бы ответить, что неправы и те, и другие: дело решил хаос, который начался возле открывшихся для переговоров ворот. Кто-то из шляхтичей был за капитуляцию, другие против. Они хватали Младановича за руки, ложились на пушки грудью, кричали – началось безумие. Губернатор махнул рукой, и отправился в собор: «Вверяю свою душу Господу, а вы делайте, что хотите». Тем временем гайдамаки подобрались к стенам, а ворота так и оставались незапертыми. Поначалу в них въехали Железняк с Гонтой и его казаки, следом повалила толпа мужиков с привязанными к длинным палкам ножами. Шляхта бросилась бежать, началась резня: рубили и поляков, и евреев, и уманских украинцев.

Тут, скорее всего, меня и убили. Я не выжил и в том случае, если мне удалось добраться до синагоги, где укрылась немалая часть уманских евреев. Шляхтичи умирали в одиночку, а стоявшие у дверей синагоги бились насмерть – пока к ней не подкатили пушку. Под обломками здания погибли все.

Меня могли зарубить на улице, пока я бежал к нашему домику. Могли зарезать, пока я рыдал над выброшенными на улицу трупами родителей. Шансов спастись не было – но что меня ждало, если я затаился в какой-нибудь щели, пересидел там дневную резню и выскользнул из города ночью, когда гайдамаки перепились? Вдруг мне повезло и я попался мужикам возле деревни Соколовки? Тут убивали не сразу, а ждали казаков Гонты: меня бросили в набитый людьми подвал, где были и шляхтичи, и евреи, и мужчины, и женщины. Потом к нам швырнули удравшего из Умани мальчишку, племянника арендовавшей деревню шляхтянки. Шляхтенок знал всех местных мужиков, те его баловали. Он шел сюда за спасением, и ему обрадовались: «А то паныч! Треба и его так поучаствовати, як инших ляхив и жидив!» На следующий день казаки начали вытаскивать сидевших в подвале людей за волосы. Их расстреливали у церковной ограды. Встав у стены, племянник арендаторши попросил разрешения спеть. Голос у него был хороший, услышав «Пречистую Деву Мати русского края», казаки растрогались. Случилось чудо: мальчишку отдали в местную церковь, в служки, а сидевших в подвале отпустили на все четыре стороны. Голосистый шляхтич Ромуальд Воюдзкий дожил до глубокой старости, в годовщину спасения с ним всегда случался нервный припадок. Всех остальных перебили в соседних деревнях, рядом с Соколовкой, скорее всего, нашел свой конец и я. Мне предстояло продержаться еще дней десять, а это было невозможно.

Для того чтобы выжить, нужна еда. Она была только в деревнях, и я погиб на огороде или у амбара. Я уже не был похож на человека: исхудавший, обросший, с дикими глазами. Могла ли какая-нибудь добрая душа меня пожалеть? Предположим, что так оно и случилось, хотя Азриэля скорее могли приспособить к подневольной работе – за воду и кусок хлеба.

Король не спешил подавлять мятеж, ведь шляхтичи, которых резали гайдамаки, поддерживали его противников-конфедератов, и за дело по приказу императрицы взялся генерал Кречетников. В Петербург полетела депеша о лихой конной атаке карабинеров, разбивших и пленивших отчаянно отбивавшихся бунтовщиков. На самом деле спецоперация выглядела не так картинно: донские казаки пили и братались с гайдамаками, а когда подошел пехотный полк, связали пьяных. С Гонты заживо драли кожу, после 13 дней мучений ему должны были отсечь голову, но польскому командующему Браницкому средневековая процедура внушала отвращение, и голову отрубили на третий день. Семь повешенных на село были минимальным наказанием: подчиненные Браницкого собирались убивать крестьян через одного, король, человек мягкий и просвещенный, предлагал отсекать наименее виновным руку и ногу. 

В конце концов победил здравый смысл: если обезлюдить край, некому станет платить подати, безрукие и безногие не смогут работать. А Железняк был русским подданным, и его полякам не отдали. Атамана гайдамаков били батогами, вырвали ему ноздри, потом сослали в Сибирь – по сравнению с тем, что творилось на правобережной Украине, это казалось образцом милосердия.

Как бы там ни было, представим, что наш герой Азриэль уцелел: изможденный, похожий на привидение, Азриэль бредет по пыльной дороге обратно, в Умань – там остался его дом, там лежат кости родителей. Впоследствии судьба городка оказалась счастливой, Умань расцвела. Преуспел и тот, кто был на месте Азриэля, кем бы он ни был, и как бы его ни звали. Он женился, у него родились дети и внуки – истребить их род не смогли ни царские погромы, ни резня времен Гражданской войны, ни немецкая оккупация. 

В большой игре, которая шла вокруг умиравшей Польши, выиграла захватившая немалую часть королевства императрица Екатерина, но победителями оказались и земляки, и единоверцы Азриэля Бахира – беззащитные, безымянные и безгласные. Выжить среди голодных волков было подвигом, и они его совершили.