Святых дел мастер

Этот неизвестный ювелир был потомком великих мистиков и каббалистов и сподвижником Ротшильда. Авраам Цореф чудом расположил к себе русского консула и египетского султана и подарил спасающимся из Европы евреям Иерусалим.

Евреям в Османской империи жилось, казалось, во многом лучше, чем их соплеменникам в европейских странах с бесконечными притеснениями, погромами и кровавыми наветами. Этому способствовало и государственное устройство Османской империи, о чём мы не раз и не два уже писали, поскольку власть работала с общинами как таковыми, а не с частными людьми. И посредниками между религиозными меньшинствами и государственной машиной служили обычно религиозные лидеры.

В этой системе было немало своих плюсов, но беда тому, кто не принадлежал к одной из признанных общин: для государственной машины такой человек просто не существовал. С этой проблемой и столкнулись европейские евреи, переезжавшие в подконтрольную тогда Османской империи Палестину: власти признавали только сефардское еврейство, возглавляемое официальным стамбульским хахам-баши.

Однако коррупция – главная беда Османской империи – была одновременно и спасением: вовремя уплаченная кому надо взятка позволяла решить все проблемы. Благодаря этому небольшие группы ашкеназов поселялись то тут, то там в Святой земле. И в Иерусалиме еще с XV века без лишнего шума существовал мини-квартал европейских евреев, называемый Дир аль-Шикназ, со своей синагогой.

Все изменилось на рубеже XVII-XVIII веков: вслед за раввином Иегудой Хасидом из польского городка Шидловец в Иерусалим прибыла большая группа евреев – не менее тысячи человек – из разных европейских стран. Населявшие Иерусалим евреи-сефарды вполне обосновано подозревали, что среди них было немало последователей несостоявшегося мессии Шабтая Цви, и отказались сотрудничать с вновь прибывшими репатриантами. А у Иегуды Хасида и его учеников было много праведного пыла, но ни денег, ни практических навыков для выживания на Святой земле.

Набрав кредитов, они приступили к строительству синагоги, когда внезапная смерть Иегуды Хасида разрушила все их планы. Вскорости община распалась, а недостроенную ими синагогу, которая простояла в виде развалин еще более века, народ так и прозвал – «хурва», что на иврите значит «развалины» (хурва).

Однако с крахом общины встал вопрос: кто же должен выплачивать взятые кредиты вместе с процентами по ним? И османский суд постановил, что ашкеназская община. А раз её нет – то все ашеназы мира! Отныне каждый европейский еврей, приехав в Иерусалим, автоматически становился заложником этих долгов, и его ждала долговая тюрьма, причем сумма долга с годами все росла из-за процентов.

Ситуация казалась безвыходной, однако это слово было неизвестно литовским евреям, ученикам Виленского Гаона, которые группа за группой стали прибывать в Израиль, начиная с 1808 года. И их религиозный энтузиазм был не меньше, чем у предшественников век назад, но сочетался с практичностью, а не с наивной восторженностью. Недаром Гаон наставлял их учить не только Талмуд, но и математику, и иностранные языки.

Но вскоре, как это обычно и бывает, община разделилась на две группы. Одна, возглавляемая раввином Исраэлем из Шклова, сочла, что безопасней будет поселиться в Цфате. Другая, во главе с раввином Менахем-Менделем, происходившим также из Шклова, решила пойти на немалый риск и поселиться в Иерусалиме. И дальше, на протяжении двух десятилетий, притворяться несуществующей: одеваться, есть, вести себя и жить по-сефардски, чтобы в них не распознали ашкеназов, поскольку юридически каждый европейский еврей был в Иерусалиме вне закона.

Наверное, нехитрой маскировки не хватило бы, если бы не способность вновь прибывших находить помощь где только можно, в том числе и у христианских миссионеров, даже из числа крещеных евреев. К примеру, сохранились подробные записи бесед, которые р. Менахем-Мендель вел со знаменитым миссионером-выкрестом Иосифом Вольфом. Раввин ежедневно принимал его у себя, учил его ивриту и толковал ему Тору. Записи их бесед – увлекательнейшее чтение! Похоже, в ответ на это необычно доброжелательное отношение христианские миссионеры и помогали его общине оставаться невидимой.

Однако оставаться нелегалами в Иерусалиме становилось всё опаснее, тем более что вести о просочившихся в Святой город ашкеназах дошла до османских властей: в любую минуту вожжа могла попасть под хвост какому-нибудь эфенди, и все ашкеназы города оказались бы за решеткой до конца своих дней. Решить этот вопрос взялся раввин Авраам Шнеур Залман Цореф. Неизвестно, было ли слово «цореф» его фамилией или же обозначало профессию – ювелир. Однако так же называли и его отца, и сына – но, с другой стороны, все они были ювелирами. Похоже, прадедом его был загадочный каббалист и проповедник мессианства раввин саббатианец Хешель Цореф из Вильно, книги которого никогда не печатались, но имели хождение среди знатоков Торы всех мастей: их изучали и хасиды, и их противники.

К тому времени, как Авраам Цореф взялся решать этот вопрос, власть над Страной Израиля перешла в руки египетского правителя Мухаммеда Али. Судьба Иерусалима, таким образом, решалась теперь не в Стамбуле, а в Каире. И в 1831 году Цореф отправился туда. А дальше, как гласят хроники, «заручившись поддержкой российского и австрийского консулов, он добился разрешения восстановить синагогу “Хурва”».

Читая эти хроники, я не верил своим глазам: как рядовой ювелир из Иерусалима, проживающий там к тому же нелегально, может получить поддержку двух великих европейских держав при дворе могущественного восточного султана?

В поисках ответа на вопрос я собрал информацию об этих консулах. Русским консулом в Каире был тогда Александр Осипович Дюгамель. Но ничто в его биографии не помогает понять, с чего вдруг этот заслуженный офицер и дипломат решил помочь неведомому еврею. С австрийским же консулом Антоном фон Лаурином чуть более понятно, поскольку он попал в схожую историю в 1840 году. Тогда по навету турки арестовали и подвергли пыткам нескольких евреев, и из всех европейских дипломатов именно фон Лаурин единственный вступился за евреев. Так что этот почтенный австрийский аристократ, возможно, просто был юдофилом.

Сыграло свою роль, конечно, и то, что Цореф постарался создать у консулов впечатление, что сами Ротшильды поддерживают эту затею. Учитывая влияние Ротшильдов при европейских дворах того времени, это могло оказаться самым весомым аргументом. Так или иначе, Цореф вернулся из Египта победителем – с документом, разрешающим «восстановить Дир аль-Шикназ» – ашкеназский квартал, а значит, теперь ашкеназы могли жить в Иерусалиме законно.

Событие это воспринималось ими в мессианском масштабе. На это указывает и название отстроенной синагоги – «Менахем Цион», то есть «утешитель Сиона», и последующие изменения в литургии этой общины, которые, конечно же, имеют острый мессианский привкус. Примечательно, что схожие изменения за двести лет до них произвели и ученики несостоявшегося мессии Шабтая Цви. И таким образом иерусалимские ашкеназы как бы переговаривались через века с саббатианцами, говоря им: «Вы тогда слегка поспешили, а вот сейчас наступили настоящие мессианские времена». Если правда, что предком Авраама Цорефа был великий саббатианец Хешель Цореф, этот «диалог» приобретает особое значение.

И это мессианское чувство иерусалимских ашкеназов оказалось не субъективным, поскольку в отстроенный квартал Дир аль-Шикназ хлынули потоки евреев из Европы, и через тридцать лет в Святом городе образовалось еврейское большинство. Так что сионистское движение не могло бы состояться, если бы ортодоксальные евреи не подготовили ему почву, отдавая зачастую за это свою жизнь.

Много раз террористы покушались на жизнь Авраама Цорефа. Особенно когда он решил построить на месте «Хурвы» ещё большую по размерам синагогу. Пятнадцать лет он готовил это событие, как мог преодолевая отчаянное сопротивление и каирских властей, и арабских соседей. Но до её открытия ему дожить не дали: в 1851 году убийца настиг-таки раввина на улице ударом сабли. В национальном мемориале на горе Герцля в Иерусалиме имя Авраама Цорефа обозначено номером один – как первая жертва арабского террора. И увы, не последняя.