От тюрьмы и от сукки не зарекайся

Как начальник сталинского лагеря помогал раввину строить праздничный шалаш в тайге, вспоминает наш корреспондент.

Сохранилось немало рассказов о том, как евреи соблюдали Суккот и другие праздники в сталинских лагерях, и часть из этих историй связана со знаменитым Ребе из Махновки. Авраам Иегошуа Гешеле, происходивший из великой хасидской династии Тверских Ребе и известный как Ребе из Махновки, был отправлен в Енисейск в 1948 году – сразу после того, как наотрез отказался вступить в должность главного раввина Советского Союза.

Отказ этот дался ему непросто: он хорошо понимал, к каким последствиям для него лично он приведёт – «органы» не скрывали, что он «поедет в Сибирь». Однако же и вступить в должность казённого советского раввина он был не готов, отлично осознавая, на какие жуткие компромиссы со своей совестью и еврейской религией эта госслужба заставит его пойти.

В число ограничений, наложенных на него в Енисейске, входила и обязанность чуть ли не ежедневно являться к лагерному начальству, докладывать, чем он занимался в последнее время, и расписываться под составленным с его слов протоколом.

Однажды ему было предписано явиться для отчета в субботу. Ребе пришёл в назначенное время, устно отчитался, но когда дело дошло до подписания протокола, заявил, что сделать этого никак не сможет:
– Сегодня суббота, и нам запрещено что-либо писать, – объяснил он оперуполномоченному. – Но я готов снова прийти сюда сегодня вечером, после выхода звёзд, и подписать протокол.
– Ты что, забыл, где находишься?! – вспылил офонаревший от такого поведения офицер.

Ребе в ответ заявил, что прекрасно помнит, куда он попал и за что, но до исхода субботы ничего подписывать не будет. Офицер попытался еще раз надавить на Ребе, кричал и угрожал немедленной отправкой в самый страшный лагерь ГУЛАГа, но всё было без толку – Ребе отказывался подписывать протокол. И оперуполномоченный повёл его к начальнику лагеря:
– Посмотрим, как ему ты такое скажешь!
А тот действительно пользовался страшной славой.

Начать с того, что в кабинете начальника по обе стороны стола сидели две свирепые овчарки, одного взгляда на которых было достаточно, чтобы человека начало трясти от страха. Но когда оперуполномоченный потребовал у Ребе объяснить при начальнике, почему он отказывается подписывать протокол, наследник хасидских праведников и чудотворцев, не дрогнув, повторил всё слово в слово, казалось, не обращая никакого внимания ни на злых овчарок, ни на всю атмосферу этого места.

Начлаг, конечно, моментально вышел из себя. Не столько даже от слов Ребе, сколько от решительного тона, с каким они были произнесены, и того свободного поведения, которое демонстрировал подневольный арестант.
– Того, кто умничает, мы быстро отправляем на тот свет, – пригрозил начальник лагеря и достал из кобуры пистолет, когда Ребе в очередной раз отказался подписать протокол.

Ребе знал, что это отнюдь не пустая угроза. В руках этого лагерного начальника были его жизнь и смерть: людей в лагерях убивали ежедневно без всякого суда и следствия, «пришивая» им потом мнимую попытку побега. И среди миллионов людей, которых перемололи в ГУЛАГе, его гибели никто бы и не заметил.

Однако Ребе не испугался, сделал шаг вперёд – к столу начальника – и сказал: «Ну что ж, стреляй. Но подписывать в субботу я ничего не буду». Причём сделал это не горделиво и напыщенно, как требовал драматизм ситуации, а как-то очень по-простому.

В ярости начальник лагеря навел пистолет, казалось, прямо на Ребе и нажал на курок. Первый выстрел. Второй. Третий. Пули одна за другой пролетали над головой Ребе, вонзаясь в стену за его спиной, но он продолжал невозмутимо стоять посреди кабинета, всем своим видом демонстрируя, что протокол он не подпишет. Поняв, что Ребе «на слабо» не возьмёшь, начальник лагеря озадаченно опустил пистолет, потом в изнеможении сел и велел оперуполномоченному выйти вон, оставив его с арестантом наедине. А когда дверь за тем офицером закрылась, начлаг сказал Ребе:
– Знаешь, я ведь тоже еврей. И сейчас ты мне об этом напомнил.
Больше он ему ничего не сказал, но с того момента Ребе был полностью освобожден от вызовов к начальству и каких-либо работ по субботам и праздникам.

Когда же подошло время праздника Суккот, Ребе решил возводить шалаш прямо в тайге. Самая трудная задача – вырыть в снегу и земле четыре ямки, чтобы вставить в них опорные столбы. А нарубить палок и веток для опытного сидельца было делом техники. Но в тот год зима началась очень рано и выдалась особенно суровой, и земля уже в октябре промерзла насквозь. Несмотря на все усилия, в одиночку Ребе никак не мог прорыть промёрзшую землю. Просить же помощи было не у кого. Более того – эту постройку надлежало хранить в строжайшем секрете, поскольку одно лишь её возведение уже могло потянуть на срок. Выбившись из сил, ужасно расстроенный, что в этот праздник Суккот у него не будет шалаша, Ребе ушёл. Тем более что начинала разыгрываться вьюга.

Когда же спустя несколько часов вьюга улеглась, Ребе решил вернуться и предпринять еще одну попытку. И – о чудо! – он обнаружил на брошенном им месте в зарослях четыре дырки в промёрзшей земле с уже вставленными в них опорными столбами. В тот год Ребе имел собственную сукку в тайге. А кто помог ему, так и осталось для него загадкой: то ли начальник лагеря подсобил своему мающемуся собрату, то ли сам Святой, благословен Он, спустился со своего пьедестала, чтобы построить шалаш для своего еврея.