Медсестра по несчастью

Эта еврейка оказалась в концлагере Маутхаузен-Гусен уже после его освобождения. Медсестра Мэй Лопатин месяцами выхаживала бывших узников, а потом годами видела во снах трупы и бараки.

Мэй Лопатин родилась в Нью-Йорке 1 мая 1920 года. Ее родители были иммигрантами. Отца привезли в Америку в 13-летнем возрасте, чтобы уберечь от призыва в армию. Семья матери приехала в США из Австро-Венгрии. Мэй с детства говорила на английском, понимала идиш плюс выучила немецкий. После школы она закончила курсы медсестер и устроилась на работу в роддом.

В 1943 году Мэй услышала заявление Красного Креста о катастрофической нехватке медсестер в армии. «Я еврейка, медсестра и не замужем. Нужно идти», – решила девушка. Ее военная служба проходила на территории США, но в мае 1945-го ее 130-й эвакуационный госпиталь оказался в Австрии: их привезли в концлагерь Маутхаузен-Гусен, только что освобожденный американскими войсками.

Кошмарный запах концлагеря они почувствовали за десять километров до того, как увидели «адскую бездну среди красивейшего ландшафта». Военные медики уже слышали о гитлеровских концлагерях, но считали, что слухи о них преувеличены. К тому, что им довелось увидеть за воротами с циничной надписью «Работа освобождает», не был готов никто. Повсюду лежали трупы, по лагерю ходили люди, похожие на живые скелеты. Офицер, участвовавший в освобождении Маутхаузена, показал медикам печи крематория, газовые камеры, замаскированные под душевые, каменоломню, в которой заключенных заставляли работать на износ, помещения, где проводились жуткие медицинские эксперименты.

В итоге госпиталь развернули не на территории освобожденного концлагеря, а поодаль, чтобы бывшие узники на время лечения оказывались в другой атмосфере. Нуждавшихся в медицинской помощи было много – до двух тысяч человек каждый день. Большинство из них не в состоянии были самостоятельно дойти до госпиталя. В свою очередь, не все врачи были готовы наведываться в концлагерь для выявления больных. Мэй вызвалась на эту работу сама – так же поступили еще три девушки: одна была похожа на еврейку, а вот две другие были этническими немками.

Когда Мэй в первый раз зашла в один из бараков, то увидела три категории людей: больные, умирающие и умершие. Умерших не успевали хоронить. Каждое утро Мэй и ее подруги обрызгивали одежду дезинфицирующими средствами, закрывали лицо самодельными масками и пешком отправлялись из госпиталя в лагерь.

Бывших узников нужно было не только лечить, но и кормить, и одевать. После обращения в Красный Крест в лагерь прислали ткань и швейные машинки, чтобы решить проблему с одеждой. На еду же освобожденные набрасывались, несмотря на то, что с приходом американской армии ее стало вдоволь. Их кормили три раза в день, самым частым блюдом было жаркое с хлебом. Но все жаловались, что не наедаются. Еду крали, залезая в кухню через окно. Чтобы прекратить кражи, рядом с кухней был выставлен караул. Вооруженные охранники были и у медсестер. Начальник госпиталя считал, что их следует охранять от возможных нападений со стороны мужчин, давно не видевших женщин. Мэй постоянно носила с собой пистолет, ночью клала его под подушку.

Работать было безумно сложно: в лагере бушевал тиф, медикаментов, перевязочных средств и инструментов не хватало. Часто единственное, что было в силах Мэй – обеспечить хоть какой-то комфорт пациентам, поговорить с ними по душам. Женщины спрашивали ее, откуда она родом, чем занималась до войны, рассказывали ей свои истории. Как их привозили в лагерь, заставляли раздеваться догола, держали на холоде, как ужасно они себя чувствовали, проходя мимо большого числа мужчин, как они потеряли всех родных.

Однажды сотрудница лазарета обратилась к Мэй за срочной помощью: «Одна из пациенток – бывшая надзирательница. Она смертельно перепугана, ей пообещали, что сегодня ночью ее убьют. У кого-то есть ножницы». Мэй вместе с другой медсестрой вывела женщину из лагеря. Всю дорогу та дрожала, а проходя мимо газовых камер, чуть не потеряла сознание. Ее передали командованию госпиталя. Что с ней стало потом, Мэй не знала.

Офицеры пехотной дивизии, освободившей лагерь, фотографировали красавицу-медсестру и дарили ей снимки на память. На одном из них Мэй написала: «Дети говорят, что я выгляжу, как заключенная. Возможно: здесь все поляки или польские евреи». Мэй Лопатин не скрывала, что она еврейка, и к ней постоянно обращались с просьбами о розыске родных: «Помогите найти моего дядю Шломо, он живет в Бруклине». Она не отказывала никому. Записки с именами и адресами американской родни Мэй посылала в Нью-Йорк своей матери, а та передавала их для публикации в газету Forward. Некоторых бывших пациентов Мэй потом довелось увидеть в Америке.

Девушка пыталась разыскать и кого-то из своих: в Европе у семьи Лопатин осталось много родственников. Ее отец еще до войны посылал им деньги и приглашения, но разрешение на въезд в США никто из них так и не получил. Шестеро братьев и сестер отца погибли, пятеро из них стали жертвами Холокоста. Один же, самый младший, работал на обувной фабрике, принадлежавшей семье, на западе Украины. После прихода советских войск брата арестовали: его самого больше никто не видел, его жену и сына выслали в Сибирь. Жена и сын выжили, с ними Мэй встретилась в 1974 году в Израиле. В Израиле также оказались несколько ее двоюродных братьев и сестер.

В Маутхаузене Мэй приходилось встречать русских, которые хотели вернуться в СССР, но не было ни одного поляка или польского еврея, желавшего вернуться на родину. Евреи боялись, что в Польше снова столкнутся с антисемитизмом, и Мэй стала подделывать им документы, чтобы они могли попасть в лагерь для перемещенных лиц и затем подать прошение о выезде в США или Палестину. Она ни с кем этим не делилась, опасаясь, что на нее донесут командованию – впервые рассказала лишь через 50 лет после войны.

В Маутхаузене она пробыла шесть недель. Они показались ей вечностью. Потом госпиталь перебросили на тихоокеанский фронт. Мэй была в краткосрочном отпуске, когда было объявлено о капитуляции Японии: война закончилась. Вскоре госпиталь был расформирован, а первый лейтенант Мэй Лопатин демобилизована.

Мэй стала работать медсестрой в обычной больнице, но к мирной жизни привыкнуть никак не могла. Маутхаузен изменил ее навсегда. Еще в лагере напарница Мэй пережила нервный срыв: у нее возникло чувство вины – просто потому, что она немка по национальности. Подруги ее успокаивали: «Ты американка. Ты ничего про это не знала». Две также знакомых ей медсестры после войны покончили с собой. Сама Мэй не предпринимала суицидальных попыток, но обращалась к психиатру.

Много лет ей снился концлагерь – трупы, бараки. Однажды, приехав в отпуск в Калифорнию, она вдруг почувствовала себя лучше и решила больше никогда не возвращаться в Нью-Йорк. В Калифорнии она вышла замуж и стала Мэй Херман. В 1992 году она дала большое интервью Центру исследования Холокоста в Сан-Франциско. Последний раз Мэй Херман появлялась на публике в 2013 году – на траурной церемонии в очередную годовщину освобождения концлагеря Маутхаузен.