Большой ребёнок в гетто

Два метра ростом, охапка кудрявых волос и огромный бант – в Праге он был известен как Карлов Мост. Художник Роберт Гуттман ратовал за Израиль и рисовал наивные картины, которые признали искусством – а не шизофренией – лишь после его смерти в Лодзинском гетто.

Родители Роберта Гуттмана торговали маслом и вином в маленьком селе в Южной Богемии. Настолько маленьком, что там даже школы не было: когда подошло время, Роберта отправили учиться в соседний город. Впрочем, долго он там не продержался – его отчислили за неуспеваемость и конфликты с одноклассниками, дразнившими его евреем.

Отец забрал его домой. Правда, в четырех стенах ему не сиделось – Роберт любил долгие прогулки по округе, во время которых наблюдал за повадками животных, делал первые рисунки и мечтал. За это домашние прозвали его «деревенским поэтом». Впрочем, родители все еще не теряли надежду, что с возрастом сын «возьмется за ум». В 15 лет они отправили его учиться в Коммерческую школу Бергмана в Праге.

Но вместо того чтобы готовиться к жизни коммерсанта, Гуттман увлекся пением и решил стать кантором синагоги. Параллельно он активно занялся спортом с четким намерением принять участие в недавно возрожденных Олимпийских играх. Кроме того, он начал постигать основы живописи в школе немецкого пейзажиста Алоиза Кирнига. Вскоре среди всех этих занятий наметился победитель: пение и спорт были заброшены, искусство осталось в жизни Роберта до самой смерти.

Вместе с тем, помимо живописи была еще одна вещь, полностью поглотившая Гуттмана. В Праге он посещал занятия еврейской организации «Ассоциация Бар Кохба», потом прочел книгу Теодора Герцля «Еврейское государство». И так, шаг за шагом, он стал убежденным и пламенным сионистом.

В 1897 году он пешком отправился из Праги в швейцарский Базель, чтобы посетить Первый сионистский конгресс. До пункта назначения Гуттман добирался больше трех месяцев. В пути он зарабатывал на пропитание тем, что продавал написанные собственной рукой пейзажные открытки и карикатуры.

Увиденное и услышанное во время конгресса вдохновило Гуттмана. «Я исполнился энтузиазма, – вспоминал он, – и дал себе клятву оставаться верным сионизму и иудаизму, жертвовать ради своих идеалов всем, несмотря ни на что». Вплоть до 1925 года он посещал каждый сионистский конгресс – причем добирался до него всегда либо пешком, либо на велосипеде. Только в 1900 году ему пришлось изменить своим принципам и воспользоваться транспортом, так как Четвертый Всемирный сионистский конгресс проходил в Лондоне.

Свои длинные путешествия Гуттман, как правило, совершал в летние месяцы. В остальное же время года он был завсегдатаем пражских кафе, клубов и баров, где рисовал картины в нарочито наивном, «детском» стиле и продавал их за несколько крон всем, кто проявлял к ним интерес. Характеризуя свои творческие принципы, он называл себя «последователем современности, но с оттенком реализма». Что это означало? Современники плевать хотели на такие творческие тонкости.

Внимание к себе Гуттман привлекал не картинами, а чрезвычайно необычной внешностью: густые темные волосы, изящно завитые усы, «шекспировский» лоб, сионистский значок на груди и огромный бант делали его вечным героем юмористических заметок и карикатур. В начале XX века Гуттман стал такой же достопримечательностью Праги, как Карлов Мост или Староместская площадь. О связанных с ним происшествиях и забавных приключениях складывались легенды.

Кроме живописи Гуттман занимался сборами пожертвований для Еврейского национального фонда в Вене и заведовал сионистским обществом в Праге. Правда, экстравагантное поведение Гуттмана часто отпугивало людей, увлеченных сионистскими идеями. Чешский писатель Карел Чапек, присутствуя в качестве журналиста на Всемирном сионистском конгрессе в Праге в 1921 году, не упустил возможности подметить это. «Есть один типичный пражский еврей, которого, без сомнения, нельзя найти среди функционеров и светил сионистского конгресса в Праге, хотя он много лет был самым ярким и ярым участником движения. Люди в Праге знают эту слегка нелепую фигуру с выдающимся подбородком и нижней губой Габсбургов, со звездой Давида в петлице и развевающимся галстуком. Однажды на Вацлавской площади остановился рекламный фургон, запряженный ослом. Ни с того ни с сего этот человечек со звездой Давида обнял осла за шею и поцеловал животное. Немедленно собралась толпа, люди смеялись до слез. А наш добрый еврей оборачивается, видит, как люди смеются, и, не снимая рук с ослиной шеи, тоже начинает смеяться, немного обрадованный, немного удивленный и необычайно жалкий. Там, на съезде, он сидит где-то в углу, незаметный, но более всех преданный».

Порой Гуттману напрямую говорили, что он делает сионистское движение посмешищем – на конгрессе 1921 года даже потребовали от него снять сионистский значок, чтобы не «позорить» общество. «Местные [пражские] евреи отплатили мне самой ужасной неблагодарностью, которую вы можете себе представить, – вспоминал этот случай Гуттман, – они сказали мне не появляться на публике как сионист, потому что это только вредит движению».

У Гуттмана никогда не было собственной студии, а свою первую выставку он провел лишь в 1928 году. Критики сравнивали произведения Гуттмана с «рисунками шизофреников и первобытных людей». Абсолютное непонимание и непризнанность не смущали художника. «Я полностью независим и счастлив, что избежал педантизма академического мира, что свободен жить и бушевать!» – любил повторять он. В 1930 году в Праге состоялась его вторая и последняя прижизненная выставка. В том же году пражская еврейская община предоставила ему постоянное жилье на улице На Боиште. Так у 50-летнего художника впервые в жизни появился собственный угол, где он мог спокойно писать, зная, что через несколько дней, недель или месяцев ему не придется искать новую комнату и делить ее с незнакомыми людьми.

В 1930-е годы Гуттман несколько раз ездил в Подкарпатье, где рисовал хасидов, местные синагоги, делал заметки о местных костюмах, обычаях и празднествах. В те годы он много и без устали читал. В беседах с журналистами в пражских кафе художник высказывал удивительно оригинальные мнения о классической и современной литературе, за что его прозвали «профессором».

После немецкой оккупации Чехословакии в марте 1939 года привычный мир Гуттмана был разрушен. Он заперся в своей комнате, украсив ее вырезками из газет и рисунками, которые напоминали ему о более счастливых временах. Свои последние картины он писал нарочито яркими красками, будто пытаясь вернуть цвет внезапно посеревшему, утратившему радость и красоту миру.

16 октября 1941 года Гуттмана арестовали и бросили в поезд, который отправился из Праги в Лодзинское гетто. Человек с очень хрупким внутренним миром вдруг оказался в невыносимых условиях. Растерянный, ранимый, он замкнулся в себе и подолгу смотрел в одну точку в абсолютном молчании. Проведя в гетто пять месяцев, художник скончался от голода и истощения 12 марта 1942 года. По воспоминаниям очевидцев, он умер, судорожно сжимая в руках папку со своими рисунками.

При жизни к творчеству Гуттмана не относились всерьез, поэтому множество его работ не сохранились. Некоторые из произведений художника, найденные после войны, сегодня находятся в собраниях Еврейского музея Праги. Наследие «пражского пилигрима» начали заново открывать в 1960-х годах: манеру Гуттмана причислили к наивному искусству и признали близкой к стилю великого французского художника-примитивиста Анри Руссо. В 2001 году в пражском Еврейском музее открылась художественная галерея, носящая имя Гуттмана.