Барби из гестапо

Его назвали «французским мясником» и трижды приговаривали к смерти, но «палачу Лиона» полвека было всё нипочём. Как ловили и судили начальника лионского гестапо Клауса Барби.

Далеко не все нацистские преступники оказались на скамье подсудимых. Очень многие, если не подавляющее большинство, избежали любой ответственности. Раствориться в гражданской одежде среди громадного потока беженцев в разбомбленном Берлине в мае 1945-го было не так уж и сложно. Мы до сих пор не знаем, куда делся казначей Третьего рейха Мартин Борман – а с ним и золото нацистской партии. Не ясна до конца и судьба главы гестапо Генриха Мюллера, так очаровательно сыгранного Броневым.

Еще один такой, чуть менее известный, но такой же неистовый нацист – Клаус Барби, правая рука Мюллера в оккупированной фашистами Франции – также растворился в воздухе весной 45-го. Но уйти от возмездия ему в итоге на удастся. Его поимкам и суду над ним посвящен написанный от первого лица роман Соржа Шаландона «Сын негодяя», главный герой которого – журналист, которому поручено освещать очный процесс над «палачом Лиона».

Первый процесс над Клаусом Барби прошёл заочно во Франции ещё в 1947-м – его приговорили к смертной казни за преступления против мирного населения в оккупированной Франции. В 1952-м на втором заочном процессе он снова получил вышку – за преступления против французского движения Сопротивления. Но этой клоунады оказалось недостаточно: вместо того чтобы искать преступника, в 1954-м был устроен третий заочный процесс. Барби там снова приговорили к смерти – за массовые убийства в Сен-Жени-Лавале и расстрелы в тюрьме Монлюк.

А Клаус Барби всё это время жил в Боливии под именем Клауса Альтмана. И не сказать чтобы даже сильно скрывался. Консультировал, к примеру, боливийские правительственные войска, как им лучше бороться с Че Геварой. А в 1980-м даже стал советником боливийского диктатора Луиса Гарсиа Месы и одним из идеологов его полуфашистского режима.

Арестован Барби был уже почти в наши дни – в 1983-м. И то только после смены политического курса в Боливии. Но почти сразу выдан во Францию. Однако для подготовки нормального процесса французским властям, проведшим уже до этого, казалось бы, три заочных, потребовалось ещё четыре года. Суд над Барби начался только в мае 1987-го.

Среди предъявленных ему обвинений – отправка последнего французского эшелона в Освенцим и депортация в концлагерь еврейских детей из тайного приюта в городке Изьё. И эта история погибших детей приюта в Изьё особенно важна для героя романа: он надеется, что она пробудит наконец совесть другого, как ему кажется, военного преступника – его собственного отца.

Отец всю жизнь рассказывал сыну-журналисту самые невероятные истории, рисуя себя борцом Сопротивления и чуть ли не ближайшим соратником Жана Мулена – одного из его лидеров, замученного до смерти Барби. Но именно во время суда над Барби у героя в руках оказывается личное дело отца, отсидевшего, как выясняется, после войны полтора года во французской тюрьме за коллаборационизм.

Во время войны врун-папаша сменил четыре мундира – воевал и за немцев, и за Сопротивление, и даже был в числе американских рейнджеров. Но надо отдать должное: больших преступлений, если верить личному делу, не совершал – служил в немецкой армии простым солдатом и скоро оттуда сбежал. А будучи в Сопротивлении, даже успел совершить подвиг: спас двух партизан и двух помогавших им крестьян.

Обвинение, которое герой предъявляет отцу, не в том, что тот – фашист, а в том, что он – патологический лжец, за всю жизнь не сказавший и слова правды. Впрочем, предъявляет это обвинение герой-рассказчик только внутренне, а на самом деле молчит, надеясь, что суд над Барби и мучительные показания выживших участников Сопротивления и пострадавших от Барби евреев заставят отца пережить катарсис и наконец раскрыть сыну правду.

Склонный к аффектам, психически нездоровый человек, отец героя рассматривает суд над Барби как грандиозный спектакль – постановку, где любая деталь, сколь угодно правдивая, призвана работать на общий эффект, а не важна сама по себе. К примеру, свидетельница Фортюнэ Шураки рассказывает, как, отправляясь в Освенцим, была спокойна за своих троих сыновей – ведь она успела их спрятать в приюте в Изьё. И даже успела связать старшему – тринадцатилетнему Жаку – свитер.

«Шерсти во время войны не хватало, как хлеба и мяса. Она связала спинку, перёд и один рукав из ниток гранатового цвета. А на второй рукав не хватило шерсти. Тогда мать насобирала где могла шерстяных обрывков и соорудила из них второй рукав – разноцветный», – скрупулёзно фиксирует страшные детали протагонист. Только надежда, что дети живы, помогала ей держаться в лагере, где над Фортюнэ проводили медицинские эксперименты, выкачивали кровь и вырезали яичники. Она стала инвалидом и не восстановилась больше никогда.

История недовязанного свитера напоминает о рубашке младшего брата из сказки Андерсена «Дикие лебеди» – у героини Элизы тоже не хватило ниток для рукава, и один из братьев так и остался с лебединым крылом. Увы, но только в сказке связанная любящими руками одежда могла спасти.

Однажды Фортюнэ Шураки видит в таком приметном свитере другого мальчика – сына концлагерного врача. Она уговаривает себя, что это ничего не значит – ведь дети часто меняются одеждой. «Но нет, Фортюнэ потеряла всех троих сыновей. Осталась только дочка Иветта: ей было два года, и она была ещё слишком мала для приюта. Её спрятала у себя одна из тамошних сотрудниц», – рассказывает устами своего героя Сорж Шаландон страшные подробности Холокоста.

Однако в смерть троих сыновей несчастная мать так и не смогла поверить, всю жизнь искала их и писала письма незнакомым людям, которые напомнили её мальчиков. И даже в зале суда она не вполне признала свою потерю. Но слушая на заседании суда её историю, отец героя вроде искренне плачет, а выйдя из зала заседания, цинично заявляет сыну: «Хорошее кино с этим свитером, правда?» Правда для него ценна постольку, поскольку она – «кино».

Но правда – это не только нечто эффектное. Особенно сильна и страшна она, когда бесстрастна. И ключевой точкой суда как в романе Соржа Шаландона, так и реального суда над Барби становятся показания историка Сержа Кларсфельда. В детстве он, подобно питомцам приюта в Изьё, сам был вынужден прятаться от нацистов, а всю взрослую жизнь посвятил разоблачению фашистских преступлений. «Историк, борец, охотник за нацистами, человек, которого не отпускает высшая мысль о еврейских детях приюта Изьё, он просто произнес их имена, – пишет Шаландон. – Одно за другим, сорок четыре имени замученных детей прозвучали в мертвой тишине: “Сами Адельсгеймер было всего пять лет. Ее мать Лору депортировали 20 ноября 1943 года. А девятью эшелонами позже увезли и Сами. Обратно она не вернулась. Максу Лейнеру было семь лет. Эгону Гамиелю было восемь. Ренате и Лиане Крохмаль было восемь и шесть. Все они не вернулись”».

Клаус Барби был приговорён за преступления против человечности к пожизненному заключению – казнить не заочно, а очно стоящего перед ними нациста французы отчего-то не решились. Но именно правда – а не смерть или тюрьма, – как считает Шаландон, самое страшное наказание для преступников. И она же, звучащая в мёртвой тишине, – единственное горькое утешение оставшимся в живых. А роман «сына негодяя» – единственная возможность поговорить с уже ушедшим отцом, попытаться услышать правду, которую при жизни тот так и не сказал.

Сорж Шаландон. Сын негодяя. Перевод с французского Натальи Мавлевич. СПб, ИД Ивана Лимбаха, 2023