Вдова еврея

Сейчас уже боль не сжигает меня изнутри, только покалывает изредка тонкой иголочкой в сердце. Моя история теперь не кажется мне ни банальной, ни нелепой. Я могу рассказывать о своей жизни спокойно – так, будто читаю книгу о чужой судьбе. Начну, пожалуй, с детства. И сразу разочарую всех причастных к психоанализу, – оно у меня было счастливым, очень счастливым даже, без травм и потрясений.

Я росла в любви. Мама, папа, бабушка, друзья родителей, музыкальная школа и спортивные секции – в общем, классический набор для девочки из благополучной еврейской семьи. У нас была просторная квартира в центре города, а бабушка жила отдельно – в собственном доме всего лишь в паре кварталов от нас. Этот дом был тогда для меня лучшим на земле местом. Он находился на небольшом участке, где частные постройки с фруктовыми садами, зарослями бульденежа и сирени создавали иллюзию дачного быта. С майских праздников и до конца сентября под старой липой стоял овальный дубовый стол, за которым бабушка собирала нас на семейные обеды.

Собственно, эти застолья были не совсем семейные: по выходным у нас почти всегда гостили друзья родителей или моя подруга Леночка. Мы с ней вместе учились и поверяли друг другу свои нехитрые девичьи тайны все школьные годы. Расставаться после уроков нам не хотелось, и так уж повелось, что каждый день шли ко мне – вместе готовили домашние задания, смотрели телевизор, ужинали с моими родителями. Лена уходила от нас поздно, когда меня уже гнали в кровать. Она жила через дорогу, но я никогда не была у нее дома – она меня к себе не приглашала, и тогда меня это почему-то совсем не беспокоило. Маму ее я видела всего лишь несколько раз и помню, что она мне не очень понравилась, но я об этом быстро забыла, не придав значения своим впечатлениям.

Школу закончили мы уже в 90-е. Мы обе были отличницами, лучшими в классе, но мои родители решили не рисковать, и я сразу сдала документы на платное отделение университета, на экономический факультет. Лена мечтала попасть на юридический – но не прошла. И золотая медаль не помогла. Конкурс на бюджетные места был огромный, и Лену «срезали» на первом же экзамене. Плакали мы вместе. Так, плачущими, и заявились к нам домой. «Ничего, – сказал Лене мой папа, – на следующий год поступишь обязательно. А сейчас что-то будем думать». И он придумал – устроил Лену секретарем в офис к своему приятелю. В начале августа Леночка уже вышла на работу, а я в сентябре пошла учиться.

Откуда на мою голову свалился Боря – до сих пор точно не знаю. Он пришел к нам с каким-то поручением от бабушкиной приятельницы. Позже, правда, оказалось, что поручение было выдуманным – видимо, бабушка со своими подругами разработали «хитрую комбинацию», как познакомить «хорошую еврейскую девочку» с «хорошим еврейским мальчиком». Однако комбинация сработала: мы с Борей стали встречаться и через год уже поженились. На свадьбе нас ждал неожиданный подарок. Бабушка объявила, что переезжает к родителям, а дом отдает нам. Так и сказала: «Живите, дети, в родовом гнезде. Мне там уже тяжеловато справляться, буду теперь в гости к вам приходить». И даже дарственную на дом нам вручила, на нас обоих оформленную. В общем, пустили нашу новоиспеченную семью в самостоятельное «плавание».

Я была тогда самой счастливой на свете. Борис скоро организовал ремонт в доме, да и в саду реконструкцию затеял. На месте, где стоял прежде дубовый стол, появилась беседка. Мне было жаль нашей старой обстановки, но я ничего не говорила мужу. Он был старше меня и лучше разбирался в бытовых вопросах. Я просто не заметила пролетевший год в доме, порхала, голову кружило от любви. Еще как-то сессии умудрялась сдавать. А потом были те слова, которые я не сразу поняла. Тысячи женщин, наверное, слышали эти слова. Я не знаю, как они реагировали – может, плакали, может, кричали от горя. А я просто ничего не поняла. Переспросила, опять не поняла, опять переспросила:
– Ты… другую? Полюбил?.. Ты… не здоров?
Я пошла за градусником и таблетками – для него, для Бориса, конечно. Потом позвонила маме и объяснила, что с мужем моим что-то неладное происходит, бредит, похоже. Мама приехала. Что было дальше – помню плохо, так как весь следующий месяц я провела в больнице. Из больницы родители забрали меня к себе. А когда я, тайно от них, всё же решилась сходить посмотреть на наш дом, то увидела во дворе Бориса, завтракающего в беседке с Леночкой. На Лене был мой пеньюар.

Решение я приняла в одно мгновение – бежать. И записалась на прием в израильское посольство. Борису я прислала письменное согласие на развод. Сын мой родился уже в Израиле.

Лена

Если уж у нас настало время признаний, так вот моя правда: я ненавидела её с первого класса, со дня знакомства с этой девочкой с длинной пушистой косой. Мне тоже хотелось и косу, и красивые платья, как у нее, и чтобы мальчики портфель носили. А еще мне хотелось такую семью, и чтобы родители любящие были, и бабушка, и обеды вкусные, и в доме уютно, и своя комната. Не знаю, может, у евреев всегда так? Может, если бы я родилась еврейкой, была бы счастливее?

Белла переживала, что ее могут не принять из-за национальности в институт. Вот папа её и заплатил, чтобы она не нервничала. Но она не знает, как это было и что это за «платное отделение»! Разве я на экзамене не ответила на какой-то вопрос? Да мне даже рта не дали раскрыть, глянули мои записи, покачали головой и выпроводили с «тройкой». А я наблюдательная! Я видела, как подъезжали дорогие иномарки, как «выпархивали» из них «абитуриентки» и шли «сдавать» экзамен. Возвращались они очень быстро, весело размахивая документом с оценкой «отлично», и уезжали назад в свою беззаботную жизнь. Белла, конечно, в этом не виновата. Время было такое – начало девяностых. Только она «поступила», а я – нет.

И всех на выходе после экзамена ждали родители – всех, кроме меня. Мои родители – это горе. Мама работала уборщицей сразу в нескольких местах: в сберкассе, в парикмахерской, в буфете возле нашего дома. Уходила она засветло, возвращалась поздно. Видела я ее только по вечерам, да и то в основном скандалящей с отцом. Не знаю, какой смысл был в этих скандалах – пить он не переставал все равно.

Я проводила почти всё время у Беллы, чтобы не видеть и не слышать домашних кошмаров. Иногда оставалась у них ночевать и засыпала в ее уютной комнате, глотая слезы от обиды за свою жизнь. Семья Беллы, конечно, многое для меня сделала – ее папа на работу меня устроил, мама тоже помогала, чем могла: вещи красивые, совсем новые, мне отдавала, подкармливала, бутерброды с собой всегда заворачивала. Мне бы быть благодарной, но я только злилась, да и сейчас злюсь. Да и как не злиться? Разве не знал ее папа, к кому секретаршей меня утраивает? Сутенерство это, а не трудоустройство.

А потом у нее Боря появился, и мне совсем плохо стало. Белла от меня отдалилась – всё о муже хлопотала, о доме, о ремонте. Я всё понимала, что у нее своя семья теперь, но мне обидно было. Они же не останавливались: в своём саду дорожки проложили, скамейки-качели поставили. Почти год у них строительная бригада работала! Райский уголок получился. Когда в гости к ним приходила, так потом целую ночь спать не могла: мысли всякие в голову лезли. И неожиданно созрел этот план. Раз не дадено мне счастье от рождения, так почему чужое не забрать?

Чем я хуже ее? Тем более что располнела она за год брака, а я себе с каждым днем всё больше нравилась. Да и Борису сейчас законно полдома принадлежит. Так почему бы Белле не подвинуться? Не могу сказать, что без трудностей, но у меня получилось. Борис ведь добрый, а я такая слабая, несчастная, родители меня били, в институт не поступила – совсем защитить некому, надеть нечего, работаю девочкой на побегушках да еще и постоянные домогательства начальства терплю. В общем, сработало!

Белла

На предложение сходить на встречу выпускников 20 лет спустя я сначала и внимания особого не обратила – не хотела в тот момент лететь. Закрыла письмо и все. А через несколько дней уже думала: почему бы и нет? Еще через неделю купила билет. Долго выбирала платье перед отъездом, но в последний момент, уже перед самой встречей, отложила его в сторону и надела джинсы с любимой белой блузой. Так и явилась в ресторан. Не было в душе ни тревоги, ни боли – только любопытство. Встреча как встреча: обнимания, целования, расспросы, комплименты, шампанское. Правда, было ощущение, что вокруг чужие, малознакомые люди. Лена подошла ко мне сама. Она сильно изменилась: много косметики, короткая стрижка, платье, туфли на высоченной шпильке, хотя она и не очень уверенно на ней держалась.
– Поговорим? – спросила она.
– Как хочешь.
– У тебя фото сына с собой?
– Откуда ты о сыне знаешь?
– Не важно. Знаю и всё. Так есть фото? Покажешь?
– Нет.
– У тебя и сын, и муж, наверное? Да? А родители как? Про бабушку я знаю, мне жаль, она очень хорошей была.
– Да, и муж, и сын, и родители. Все с нами. Все в порядке. У тебя еще вопросы есть?
– Я тут подумала… У меня ведь на этом свете никого, кроме тебя, нет, ни души. Не перебивай, не перебивай, пожалуйста… Про Бориса ты знаешь?
– Ничего не знаю, да и неинтересно.
– Неинтересно, что отца твоего ребенка нет в живых?
– Что?!
– Он сам… Еще пять лет назад. Я его нашла. Не спасли… Знаешь, его всё время мучило что-то. Иногда во сне твое имя повторял. Я понимаю, у тебя своя жизнь там, своя семья. Что тебе до нас?

«Зачем я приехала? – стучало молоточком в голове. – Ощущений острых не хватало? Борис… Борис…» Мне хотелось кричать! Но я сказала спокойно:
– Прощай. Надеюсь, это наша последняя встреча.
– Может быть, еще увидимся. Я тоже в Израиль скоро поеду.
– Это твое дело.
– Ты не поняла, я насовсем уезжаю, буду жить теперь недалеко от тебя.
– Действительно, я не поняла…
– Разрешение на репатриацию получила… как вдова еврея.