Любовь на троих – 2

Начало рассказа читайте тут

С визой проблем не возникло. Мы договорились, что Сеня встретит меня в аэропорту JFK. Я умудрилась проспать весь перелёт и вышла из самолёта помятая, как та пионервожатая. Сеня ждал меня в зале прилёта, с табличкой – для надёжности. Он оказался не таким, как на фотографии: на меня печальными глазами в чёрных ресницах смотрел трогательный оленёнок. Таких и называют «ласточка-мальчик»: парнишку хочется если не усыновить, то, по крайней мере, назначить в младшие братья.
– Соня?
– Она самая. Привет... – отчего-то смутилась я.
– Привет... – Сеня замешкался, будто решал какой-то важный для себя вопрос.
– Берём чемодан и едем?
По дороге я пыталась разглядеть Америку из окна Сениной «Хонды» и не увидела почти ничего. Рекламные щиты на английском, пальмы и не по-нашенски гладкое шоссе. Затем шоссе закончилось, и Сеня объявил: «Бруклин».

Бруклин оказался смесью двухэтажных полукукольных домиков с кирпичными многоэтажками. У одной из них Сеня припарковал «Хонду», посмотрел на меня и спросил:
– Страшно?
– Страшновато, – уточнила я.
– И мне, – признался Сеня. – Даже поджилки трясутся. Ладно, пойдём, нам на шестой этаж.
Дверь открыла невысокая полная дама в очках и с чёрными кудрями.
– Мама, познакомься. Это Соня – моя невеста, – представил меня Сеня.
– Ах, да знаю же я, что это Соня! Неужели ты притащишь с собой ещё кого-нибудь?! – всплеснула мама руками.
– Соня, это моя мама, Розалия Наумовна.
– Очень приятно.
– Проходи, проходи, деточка. Устала небось с дороги. И проголодалась, конечно. Ничего, я уже и на стол накрыла.

Розалия Наумовна, не переставая, ворковала, а я даже затылком ощущала её внимательный, одновременно и оценивающий, и тревожный взгляд. После ужина мы смотрели детские фотографии Сени – два толстых альбома. На язык так и просилось: «Ангел, чистый ангел». Незаметно натикало девять.
– Сенечка, а как вам постелить? Раздельно? Или?.. – поинтересовалась Розалия Наумовна.
– Раздельно! – ответили мы в один голос.
– Вот и славно, – заулыбалась потенциальная свекровь.

Полночи я ворочалась в рефлексиях и в седьмом часу утра подскочила с постели – готовить жениху завтрак. На кухне уже сидела Розалия Наумовна в бордовом халате и пила чай.
– Доброе утро, деточка. Что ты так рано?
– Доброе утро, Розалия Наумовна. Вот, решила завтрак Сене...
– А-а… Ну, давай-давай, не буду мешать.
Розалия Наумовна пила чай и «не мешала» тем же цепким, оценивающим взглядом, что и вчера. Я поджарила омлет по-гречески, поставила вариться кофе и извлекла из холодильника грейпфрутовый сок.

Через полчаса жених явился из душа, подмёл завтрак, наскоро оделся и ускакал в свой банк, а я подверглась допросу с пристрастием.
– Бабель, – перечисляла я любимых писателей, с трудом удерживаясь, чтобы не загибать пальцы, – Фейхтвангер, Севела, Шолом-Алейхем, Ремарк, Вайнеры, Ильф и Петров, Рыбаков, Эренбург…
Розалия Наумовна благосклонно кивала – в Москве она преподавала литературу в старших классах.
– Эйзенштейн, – перешла я от литературы к кино и театру, – Мейерхольд, Гердт, Казаков, Бернес…

***

В садик через дорогу от дома мы отправились ближе к полудню.
– Соня, – представила меня Розалия Наумовна дородной грозного вида старухе с красным вислым носом и не менее красными борцовскими ручищами. – Соня и Сенечка, они, э-э...
– Одесситка? – басом громыхнула старуха.
– Москвичка.
Старуха поджала губы.
– В Москве, что ж, ещё евреи остались?
– Остались, – неуверенно подтвердила я. – Не очень много.
– Это хорошо, – не уточнив, что именно хорошо, кивнула старуха. – Садись, деточка. Тьфу, вон опять этот идёт, чтоб он сгорел.
– Кто идёт? – эхом откликнулась я.
– Гутгарц.

Я оглянулась. Гутгарцем оказался плешивый сутулый старикан, остроносый и с бегающими глазками под мохнатыми седыми бровями.
– Проходите, Михаил Исаакович, – напутствовала старикана Розалия Наумовна. – Ступайте, ступайте, нечего вам здесь задерживаться.
– А это кто у нас будет? – проигнорировал напутствие Гутгарц, уставившись на меня.
– Это Соня, Сенечкина невеста. Всё? Идите уже.
– Невеста? – удивился Гутгарц. – Надо же. То-то, я смотрю, пигалица нездешняя. И – к ребе не ходи – шикса.
– Сами вы шикса! – негодующе выкрикнула я, пока дородная старуха хлопотала вокруг схватившейся за сердце Розалии Наумовны. – Шлимазл, вот вы кто. Идите отсюда в тухес.

***

Незаметно прошёл месяц. Как-то вечером Сеня с заговорщицкой физиономией вывел меня погулять. В первом попавшемся ресторанчике усадил за столик, принял торжественный вид и заявил:
– Соня, ты таки нравишься маме.
– Да?
– Нравишься. Поэтому я предлагаю… осуществить главную часть договора.
В мэрии нас расписали за полчаса. В русском ресторане на Брайтоне, куда мы отправились праздновать, Сеня проглотил одну за другой три рюмки водки и сказал:
– Теперь мы съедем от мамы.
– Как съедем? – ошеломлённо спросила я. – Она что же, будет не против?
– Ещё как против. Только ей придётся смириться.
– М-м?.. – я подняла брови.
– Сонь, я прожил с мамой тридцать лет. И устал от этого. Да-да, она вырастила меня, кормила и поила, и тридцать два года я был ей хорошим сыном. Послушным. Я даже женился, чтобы угодить ей. И – хватит. Достаточно.

Едва мы вечером переступили порог дома, Сеня заявил:
– Мама, мы собираемся переехать.
– Азох-н-вей! Сенечка, неужели тебе здесь плохо? – всполошилась Розалия Наумовна.
– Хорошо. Но молодожёнам, – Сеня чуть заметно покраснел, – нужно жить отдельно.
Розалия Наумовна была великолепна. Она увещевала, заклинала, взывала к Сениным уму, чести и совести и даже попыталась прилечь в обморок. Сеня был вежлив, но непреклонен. В конце концов побеждённая Розалия Наумовна удалилась в спальню, прижимая к глазам платок.

Через неделю мы перебрались в трёхкомнатную квартирку за несколько кварталов от мамы.
– Завтра у нас вечеринка, – объявил Сеня, как только грузчики, расставив мебель, удалились.
– Новоселье-пати?
– Вроде того. Будет только один гость.
– Ишь ты… Вам какой ужин: еврейский, французский, итальянский, немецкий, русский? Китайский не проси, в восточной кухне я не копенгаген.
Сеня как-то странно посмотрел на меня и ответил:
– Э-э... на твой вкус.

Следующим вечером Сеня пришёл в сопровождении высокого и плечистого синеглазого брюнета. Сливки генофонда, а не брюнет. Я прочитала про себя коротенькую матерную мантру и постаралась приветливо улыбнуться. Брюнет взглянул так скептически, что я обиделась.
– Соня, знакомься, это Джошуа. Мой… друг, – собственнически-благоговейно представил спутника Сеня.
Я, конечно, не эксперт, но дружище Джош явственно смахивал на капризную салонную шлюшку. Ему было то прохладно, то жарко, то слишком остро, то свет резкий. Таким макаром Джош изнывал целых два часа. Потом господа устроились у телевизора – оказывается, геи тоже смотрят футбол. Я навела порядок и поскучала с ними немного, а потом ушла в свою спальню. Наутро Джошуа уже не было.
– Как он тебе? – поинтересовался за завтраком Сеня.
– Твой? Хорошенький.

***

– У меня через неделю отпуск, – заявил Сеня, уплетая пятничный ужин.
– Поздравляю, – я сменила тарелку из-под собственноручно сотворённой гефилте фиш на чистую. – Куда поедешь?
– Не поеду, а поедем.
– Да, извини. Я упустила из виду Джоша.
– У Джоша каникулы, он улетел на месяц к родителям в Колорадо.
– Понятно. То есть ты поедешь с мамой? Или… – до меня внезапно вдруг дошло. – Неужели ты хочешь поехать в отпуск со мной?
Сеня засопел и нахмурился.
– А что тут такого? – выдал он наконец. – Мы, кажется, не чужие люди? Где, ты говорила, живёт твоя сестра?
– Ох, – я бросилась ему на шею. – Ты правда хочешь свозить меня в Солт-Лейк-Сити?
– Ну да. Надо же мне познакомиться с родственниками. И потом – там неподалёку Лас-Вегас. Я давно хотел побывать.
– Со мной?! – ахнула я.
– С кем же ещё? – вновь принялся сопеть и хмуриться Сеня. – Я, между прочим, как-то и где-то на тебе женат.

В Лас-Вегасе мы провели четверо суток. Это было что-то. Нет, не что-то, это было… Я завороженно смотрела на белых львов в «Мираже». Закрыв глаза, слушала поющие фонтаны в «Белладжио». Кормила с руки розовых фламинго в «Хилтоне». Визжа от страха, с лязгом неслась в вагонетке по хребтам американских горок на крыше «Нью-Йорка».
– Понравилось? – спросил Сеня в такси, везущем нас в аэропорт.
– Он ещё спрашивает. Спасибо тебе. Постой… Ты имел в виду Вегас?
– Ну, не Солт-Лейк-Сити же… – Сеня смутился. – Извини.

В роскошном двухэтажном особняке на берегу озера мы пробыли неполные сутки. Я, потупившись, ковыряла вилкой что-то безумно изысканное на ещё более изысканном золочёном блюде и не могла поверить, что надменная тётка напротив – моя сестра Даша.
– Я бы отсюда сбежал, – тоскливо сказал Сеня, когда после ужина мы оказались в спальне. – Этот Роберт, он действует мне на нервы. По правде сказать, он просто напыщенный павиан. И ещё мне показалось… Знаешь, геи чувствуют такие вещи очень тонко… Мне показалось, что Дарья смотрит на тебя, словно… – Сеня запнулся и замолчал.
– Ну. Договаривай.
– Неважно. Забудь.
Наутро мы распрощались с хозяевами, и уже в три пополудни здоровенный чёрный таксист, улыбаясь от уха до уха, лихо вывернул с Сахара-авеню на Стрип – кипящую азартом и бурлящую жизнью артерию Вегаса.

***

Джошуа стал наведываться к нам всё чаще и чаще. После ужина я уходила спать пораньше – не хотела мешать. Да и не очень тянуло смотреть лишний час на физию Джоша.
– Он тебе не нравится? – спросил Сеня как-то утром, едва Джош, виляя бёдрами, скрылся за входной дверью.
– Прекрасный вопрос.
– Ладно. С понедельника начинаются курсы.
– Что? Какие курсы?
– По утрам – английского в Бруклин-колледже. Три часа в день, рассчитаны на полгода. Позанимаешься, подтянешь язык, смягчишь акцент. По вечерам там же возьмёшь какие хочешь – по специальности. Тут, правда, полугодием не отделаешься. На бухгалтера учиться года полтора. На сетевого администратора – два с половиной.
– Ты шутишь? – я от удивления едва не сыграла со стула. – У меня нет денег за это платить.
– Ты хотела сказать: «у нас нет»? Найдём деньги, авось не обеднеем.
– О господи! Представляю, что скажет мама.
– Ни черта ты не представляешь. Это как раз её идея. Ну, в смысле, наша с ней общая.

***

Как-то вечером Сеня пришёл без лица. Краше в Мавзолей кладут.
– Сень, что случилось?
Он закусил губу и посмотрел на меня.
– Мы с Джошем…
– Что вы с Джошем?
– Расстались, – Сеня привалился к двери спиной и стукнулся о неё затылком. – Он меня бросил.
– Ох ты...

Ночью я не могла уснуть. Сеня ходил по квартире, стараясь не шуметь, но было всё слышно. Я крутилась с боку на бок и потихоньку зверела. А потом вспомнила, что где-то когда-то у меня был «Донормил». Я прошлёпала на кухню и включила свет. Мать честная! На столе красовалась разграбленная аптечка, таблетки были сложены аккуратными разноцветными кучками, по соседству стояла бутылка вискаря. Супружник медитировал над этим бардаком.
– Ну-ка, повернись ко мне.
Сеня послушно поднял голову. Я размахнулась и влепила пощёчину. Вторую! Третью! Сеня не сопротивлялся.
– Что ты отсюда съел?!
– Ничего, – промямлил Сеня. – Только выпил немного...
– Выпил?! Да ты нажрался и решил, что из-за этого поца жизнь не мила? Так?
Сеня виновато кивнул.
– Шмак безмозглый, – я влепила ещё одну затрещину. – Шлимазл! Кретин! Жить он передумал!
Сеня поморщился так, будто ему жал галстук.
– Сонь, хватит.
– Хватит ему... Живо убирай весь этот халоймес.
Сеня принялся складывать таблетки в тубы. Пальцы у него подрагивали, таблетки не попадали в горлышки. Я посмотрела на это безобразие и присоединилась.
– Давай кофе сварим? – предложил Сеня.
– Угу.

Мы навели порядок и устроились за столом с кружками. Пили кофе молча, но без напряжения – уютно, как бывает между очень своими уставшими людьми. Рассвет занимался, и вдалеке, над Ист-Ривер, небо уже порозовело.
– Знаешь, Сонь, я иногда забываю, что ты...
– Что я фиктивная жена?
– Что ты не еврейка.
Рука у меня дрогнула, кофе выплеснулся на скатерть, и пятно разбежалось по ней звездастой кляксой.
– С чего ты взял?
– Да знаю. Давно уже.
– Как?!
– Ещё тогда. До Лас-Вегаса, – улыбнулся Сеня.
– Неужели Дашка?.. – обомлела я.
– Угу. Она и сказала.
– Зачем?
– Да просто всё очень. Она тебе, Сонь, позавидовала. Я это сразу понял, ещё до того, как она сказала. И не хлопай ресницами… геи такие вещи чуют не хуже баб.
– Разведёшься со мной?
Сеня вздохнул, поднялся, взъерошил мне волосы.
– И кто из нас после всего шлимазл? Дурёха ты, Сонька, даром что шикса. Разведёшься, скажешь тоже… Когда мне с женой так повезло.