Отец-невидимка

Бабушку я запомнил «сумасшедшей», «бандершей». Деда она убила из ревности, причем суд ее оправдал. Потом она вырезала деда со всех фотографий, так что у папы был отец-невидимка. И, знаете, папа до конца жизни старался быть на него похожим, быть воплощением холода и пустоты. Сестре, страдающей шизофренией, всё советовал «встряхнуться» и найти работу.

Пол Остер известен, прежде всего, как романист, балансирующий на грани остросюжетной и интеллектуальной литературы. Но «Измышление одиночества» – ранняя его работа, здесь мало развлекательного начала и связной сюжетной истории. Остер пишет о своей еврейской семье, о непростых отношениях с отцом, а вслед за этим – и с сыном, тянущихся из поколения в поколение. Так что это и не роман, а автобиографическая проза исповедального характера. Однако книга вовсе не скучна и не тяжела для восприятия.

Перед нами рассказанная причудливым образом история о поисках отца – того, кто был рядом с писателем всю жизнь и кто при этом был максимально отстранён, кто смог приблизиться к родным людям только после своей смерти. Однако потерей-обретением поиски не завершились – оплакав Сэма Остера, Пол продолжает искать образ отца: в старших друзьях и родственниках, в культурных героях, в самом себе по отношению к своему маленькому сыну Даниэлю.

«Измышление одиночества» состоит из двух частей – «Портрет человека-невидимки» и «Книга памяти». «Портрет человека-невидимки» – работа с почти детективным сюжетом, с тайной, загадкой и её решением, то есть со всеми чертами, которые появятся позднее во всех романах Пола Остер. Но в данном случае связный рассказ лишь предваряет философские блуждания во внутреннем тумане.

Умирает отец писателя, тот самый «человек-невидимка». Пол Остер понимает, что отец его остался неизвестным, непознанным мистером иксом – и для родственников, и для всех прочих. Если не собрать сохранившиеся и уже ускользающие крохи памяти, он исчезнет бесследно. «Еще до смерти он отсутствовал, и те, кто был к нему ближе всех, давно выучились это отсутствие принимать, относиться к нему как к основополагающему свойству его натуры. Теперь, когда отца не стало, миру нетрудно будет впитать в себя тот факт, что он ушел навсегда. Сама природа его жизни подготовила мир к его смерти – эдакая смерть предвосхищением, – и если и когда его станут поминать, то смутно, не более чем».

Не суровый, но равнодушный, пропустивший схватки молодой жены и появление первенца, требовавший от больной шизофренией дочери, чтобы она «встряхнулась» и нашла работу, бросивший на рождение первого – и единственного при его жизни – внука: «Красивый ребенок. Желаю удачи», – и не пожелавший взять его на руки. Сэм Остер предстаёт чудовищем, воплощением холода и пустоты. Сын не может поверить, что таков и правда был его отец.

«Снаружи он был столь неумолимо нейтрален, поведение его до того ровно предсказуемо, что все, что б он ни делал, становилось сюрпризом. Невозможно поверить, что бывают такие люди– настолько бесчувственные, кому так мало надо от других. А если такого человека не существовало, значит, был какой-то другой, он прятался в человеке, которого тут нет, и фокус, стало быть, как раз в том, чтоб его отыскать. При условии, что там есть кого искать».

Поиски оказались бы бесплодными, если бы не случайная встреча с давними соседями Остеров, в результате чего в руках писателя оказываются странные фотографии, пугающий архив. «Среди фотографий, найденных месяц назад в доме у отца, был один семейный портрет из того времени в Кеноше. На нем все дети. Мой отец, не старше годика, сидит на коленях у матери, а остальные четверо стоят вокруг нее в высокой нескошенной траве. За их спинами два дерева, а за деревьями– большой деревянный дом. На этом портрете, кажется, проступает целый мир: отчетливо время, отчетливо место, нерушимо ощущение прошлого. Впервые взглянув на этот снимок, я заметил, что он разорван пополам, а затем неуклюже склеен опять: одно дерево на фоне зловеще висит в воздухе. Я допустил, что фотографию порвали случайно, и больше не задумывался. Когда же рассматривал ее вторично, присмотрелся к разрыву пристальней и обнаружил то, на что раньше, должно быть, по слепоте не обратил внимания. Я увидел, что за туловище одного моего дяди хватаются чьи-то пальцы; весьма отчетливо увидел, что рука другого моего дяди покоится не на спине его брата, как я думал вначале, а на спинке стула, которого на снимке нет. И тут я понял, что в этом снимке странного: из него вырвали моего деда. Изображение искажено, потому что часть его уничтожили. Мой дед сидел на стуле рядом с женой, а один сын стоял у него между колен– и теперь его там не было. Остались лишь кончики его пальцев: он будто бы пытался снова выползти в картинку из какой-то глубокой дыры времени, словно его сослали в другое измерение».

Странная история – «смесь скандалезности и сентиментальности, усиленная тем фактом, что люди, о которых речь, – евреи» – объяснялась трагично и просто. Удалённой с фотографии фигурой был отец Сэма Остера, убитый его матерью, то есть бабушкой писателя, которую тот запомнил как «сумасшедшую», «бандершу», помыкавшую бесконечно преданными ей сыновьями. Причины убийства – отнюдь не безосновательная ревность, уже миновавшая, но оставившая свой след нищета, бесконечные семейные дрязги. Суд убийцу оправдал. Но как для Сэма, на момент трагедии годовалого, фигура отца осталась вырезанной, размытой, исчезнувшей, так и он «вырезал» себя из жизни своих детей.

Понявший это Пол теперь чаще вспоминает не холодность отца, не его патологическую мелочность, а редкие вспышки нежности и щедрость к беднякам-арендаторам, готовность простить им долги и поделиться с ними вещами. Отец – больше не человек-невидимка, он увиден, обретён, но поиски продолжаются. Теперь Пол занят постижением, что значит – быть отцом вообще, и тем, как же соотносятся отцовство и одиночество. Этому и посвящена «Книга памяти», работа, в основном написанная не характерным для Пола Остера стилем – фрагментарным, туманным, построенным на едва уловимых воспоминаниях и ассоциациях. По мироощущению и композиции «Книга памяти» удивительно близка исповедальной прозе Михаила Зощенко «Перед восходом солнца», также посвящённой метафорическим поискам отца и стилистически стоящей вразрез к остальному творчеству автора. «Реальность была китайской шкатулкой, нескончаемой чередой одних коробочек в других. Ибо тут, в невероятнейшем из мест, вновь возникла эта тема: проклятие отсутствующего отца».

В центре размышлений здесь – история пророка Ионы, проглоченного Левиафаном. Пол Остер анализирует, как история трансформируется в один из сюжетных поворотов «Пиноккио» Карло Коллоди – после двухлетней разлуки деревянный мальчик встречает своего отца, столяра Джеппетто, в чреве гигантской акулы, и спасает и его, и себя. Трагедия Ионы, по мнению Пола Остера – в одиночестве, он не хочет говорить (с ниневитянами) и тем самым отделяет себя от людей. Попав в чрево гигантской рыбы, Иона не теряет, а обретает себя, ибо благодаря этому испытанию соглашается разговаривать с остальными, возвращается в человеческое общество. И отца Пола Остера, и самого писателя из подобного одиночного заключения спасают сыновья. Пол Остер спасает отца книгой, раскрывающей тайну его молчания, а его самого спасает его сын, который, обожая историю про Пиноккио, выручает этим своего незадачливого папу.

Сын спасает отца от одиночества, из чрева кита. Однако, прежде чем этот вывод был сделан, в комнате памяти Пола Остера побывали очень многие персонажи, заменители отцовской фигуры: дед по матери, наставники и старшие друзья, люди искусства и книжные персонажи, похоронивший восьмилетнего сына Стефан Малларме и разбившийся на самолёте, спеша к своему мальчику, бейсболист Тёрмен Мансон.

Впрочем, в запутанном и волшебном мире китайской шкатулки не только бейсболисты подчас исполняют отцовскую роль, но и сам бейсбол – совсем по-американски – также становится источником мистических переживаний: «В собственном еврейском детстве О. прекрасно помнит, как перепутал последние слова Седер Песах: “В будущем году – в Иерусалиме”, – с неизменно оптимистическим рефреном разочарованных болельщиков: “Поживем– увидим в будущем году”– словно одно комментировало собой другое: выиграть чемпионское звание все равно что вступить в Землю обетованную. Бейсбол у него в уме как-то перепутался с религиозным опытом».

Пол Остер. Измышление одиночества. Перевод с английского Максима Немцова. М., Эксмо, 2016