Мишка-одессит

В солнечной и счастливой Одессе ему удалось прожить семь первых лет, потом началась война. Мать немцы расстреляли, отца, еврея, спасли священники. За то, что выжил – сослали в Казахстан. Как жернова истории перемалывали людей и где оставалось место для радости, вспоминает Михаил Бродский.

Работая над своими воспоминаниями, Михаил Бродский, скорее всего, не задумывался, что пишет книгу о силе человеческого духа – такое видно только со стороны. Перед нами разворачивается судьба человека, детство которого раздавили безжалостные колеса истории. Но эти колеса не смогли раздавить всю его жизнь. Напротив, начиная с отрочества героя-повествователя, мы видим путь человека удачливого, чьи таланты легко находят среду для своего воплощения. Но в этом и есть победа над палачами – не сломаться, сохранить лёгкий нрав и чувство юмора, но не забыть ничего и суметь рассказать людям о страшном.

С самого начала судьба маленького Миши Бродского складывалась двояко. С одной стороны – рождение в солнечной и счастливой Одессе 30-х, где любящие родители, блестящие юристы Ольга Яковлевна Барановская и Яков Борисович Бродский, бабушка с куриным бульоном и велосипед на день рождения. С другой – клеймо незаконнорожденного, в те годы вполне ощутимое, несмотря на борьбу советской власти с этим предрассудком. В интеллигентной еврейской среде незамужняя мать и живущий на две семьи отец осуждались особенно сильно.

И всё-таки до семи лет счастье и любовь близких ощущаются куда сильнее социальной неловкости. А после стало не до стеснений. Началась война, заставшая Мишу и его маму на даче. «На стенах домов появились плакаты: “Одесса была, есть и будет советской”. Одесситы, умеющие правильно читать советские лозунги, поняли, что враг скоро войдет в город. В повседневный лексикон прочно вошло новое слово – “эвакуация”», – пишет Михаил Бродский о первых днях войны.

Ольга Яковлевна смогла достать билеты на теплоход «Ленин». Родители её оставались в Одессе, отец её сына – вместе со своей «законной» семьёй – тоже. Вот почему в последний момент она эти билеты сдала: «Через два дня в Одессе стало известно, что немецкие самолеты бомбили теплоход “Ленин” в открытом море и он пошел ко дну. Погибли почти все, многие сотни людей, в том числе и друзья нашей семьи». До войны Миша и не знал, что он – еврей. И, наверное, было бы лучше, если бы он оставался в неведении и тогда, когда их с матерью забрали полицаи. Мама наказала мальчику ни за что не признаваться, что он «юде», но бравый немецкий офицер «расколол» дошкольника:

«– Почему ты боишься сказать правду? – мягко спросил офицер. – Мы не делаем евреям зла. Просто на время войны все евреи должны переехать в другое место. Таков приказ. Смотри.
Офицер взял пистолет, вынул обойму и показал мне. Желтые патроны, плотно пригнанные друг к другу, золотились на свету.
– Если ты не скажешь правду, мне придется тебя застрелить. Видишь этот верхний патрон? Когда я выстрелю, он будет здесь.
Офицер постучал костяшками пальцев по моему лбу и с щелчком вогнал обойму обратно в рукоятку пистолета».

Мишу и Ольгу Яковлевну спасают друзья семьи, Мария Михайловна и Иван Алексеевич Кобозевы. Иван Алексеевич был профессором, известным в Одессе врачом, пользовался он авторитетом и у оккупационной власти. Мария Михайловна, женщина необычайно энергичная, смогла раздобыть бумагу, освободившую Ольгу Барановскую с сыном из тюрьмы. После этого те живут в щедром, хлебосольном доме Кобозевых. Нужно отметить, что Мария Михайловна сама была еврейкой, а один из её внуков был к тому же сыном еврея: «Дамоклов меч раскрытия преступной тайны постоянно висел над Кобозевыми, ибо доброжелателей всегда немало. В этих условиях взять в свой дом еврейскую семью было не просто смелостью – было безрассудным благородством». Впоследствии Михаил Бродский добился, чтобы Ивана Алексеевича как нееврея, спасавшего евреев, признали Праведником народов мира.

В спасении Ольги Барановской с сыном принимал участие и жених младшей дочери Кобозевых Наташи Лёня Порумбеску, офицер румынской оккупационной полиции. Сам он, турецкий армянин по происхождению, тоже пережил в детстве геноцид. И тем не менее над Ольгой Барановской начался судебный процесс в традициях кафкианского абсурда. «Легче понять бандитскую логику массовых убийств, чем этот чудовищный процесс, где виной человека был факт его рождения у родителей-евреев, процесс, который, очевидно, состоялся по всем правилам искусства: с предварительным и судебным следствием, с речами защитника и прокурора и судебным вердиктом», – пишет Михаил Бродский. Вердикт этот был «обвинительным». Миша даже не успел попрощаться с мамой и впоследствии так и не узнал, расстреляли её или повесили.

До освобождения Одессы в 1944 году Миша жил у Кобозевых на правах приёмного внука. Родные его бабушка с дедушкой, родители Ольги Барановской, от ужаса и отчаянья покончили с собой. В 1944 году десятилетнего Мишу забрал отец. Сам он выжил благодаря заступничеству православной церкви. Вызвано оно было тем, что в 20-х годах юрист с мировым именем не испугался властей и выступил на суде защитником несправедливо обвинённых священников. Впрочем, если защита опальных церковников Якову Бродскому когда-то сошла с рук, то тот факт, что он каким-то образом выжил при оккупантах, советская власть простить ему не смогла. «Отец был арестован НКВД за сотрудничество с оккупантами. Всезнающим органам казалось подозрительным его освобождение из румынской тюрьмы. “Почему же они вас все-таки не расстреляли?” – настойчиво допытывался следователь Шпак». Яков Бродский был сослан в Казахстан. «Сотрудничество с оккупантами» Наташи Кобозевой, невесты, а затем жены Лёни Порумбеску, власти сочли более серьёзным. Её посадили на 25 лет, из которых она, правда, отсидела «только» 10.

После ареста Якова Бродского Мишу забрали друзья матери, Галина Нестеровна и Павел Георгиевич Мелиссарато, ставшие ему действительно новыми родителями. Павел Мелиссарато был актёром кукольного театра Образцова, а Галина – театральным литературным сотрудником. Родную Одессу они давно покинули, так что в мае 1945 года стал москвичом и Миша. С этого момента интонация воспоминаний Михаила Бродского резко меняется. На место трагической растерянности приходит лёгкая, но не лишённая горечи ирония человека, близкого к артистической среде и отмечающего все пороки советской системы. Вот он рассказывает, как актёров организованно водили по комиссионкам перед заграничной поездкой – нельзя же дать понять иностранцам, что у нас дефицит всего и буквально надеть нечего. А вот радуется, что его приёмная мать по семейным обстоятельствам была вынуждена уволиться из Малого театра. Через несколько лет после этого в стране приключилась борьба с космополитизмом и ей, еврейке и жене одесского грека, отягощённой родственниками за границей и приёмным сыном с клеймом жителя оккупированных территорий, на таком видном месте точно бы не поздоровилось.

Как писателя, Михаила Бродского отличает внимание к деталям – историческое время встаёт перед нами как живое – и настоящий одесский юмор. Он зорко подмечает нелепости и очень лаконично рассказывает о них. Вот, например, история ещё об одной поездке одесских актёров за границу: «Представитель Министерства культуры в штатском, приехавший с коллективом театра, предложил актерам не увлекаться буржуазными достопримечательностями Лондона, а отправиться в знаменитые трущобы Ист-Энда, чтобы узнать правду жизни, увидеть, как живет, а лучше сказать – прозябает английский пролетариат. Актеры трущоб не нашли и, вернувшись, посетовали, что, видимо, заблудились.

– А где же вы были? – спросили их.
Актеры объяснили.
– Так вы же ходили как раз по Ист-Энду».

Привычным к коммуналкам актёрам домики типовой застройки, рассчитанные на одну семью, показались отнюдь не трущобами.

Вспоминает Михаил Бродский и о том, как его товарищу Володе Бархашу, «золотому» медалисту, поступавшему по собеседованию на химфак МГУ в разгар всё той же борьбы с космополитами, это собеседование пройти не удалось. Он не смог ответить на простейший вопрос – кто же такой Франсуа Тибо. Стыдно, оказывается, абитуриенту-химику, участнику знаменитого химического кружка академика Зелинского не знать настоящее имя писателя Анатоля Франса. Правда, впоследствии это чудовищное невежество не помешало Владимиру Бархашу стать доктором химических наук и получить в 1990 году одну из последних ленинских премий.

К счастью, не все связано с перекосами советской истории. Вот, например, милое семейное воспоминание, обошедшееся без трагического оттенка. Михаил Бродский рассказывает про своего сына:

«В раннем детстве будущее для Севы было совершенно ясным: он хотел стать военным.
– Кем же ты хочешь быть, – спрашивал я, – генералом?
– Нет, папа, я хочу быть лейтенантом.
– Почему именно лейтенантом?
– Понимаешь, – отвечал мой наблюдательный сын, – генералы все какие-то подстарелые».

Михаил Бродский и сам говорит, что всю жизнь ему были свойственны особая чуткость к речи, нетерпимость к штампам. Поэтому, проработав несколько лет после окончания Станкостроительного института на прожекторном заводе, он решил переквалифицироваться в журналисты и писать о культуре. Сначала дело пошло очень успешно – несколько текстов молодого автора были приняты Агентством печати «Новости». В одной из статей Михаил Бродский процитировал высказывание Сент-Экзюпери о нищих детях: «В каждом из них, быть может, убит Моцарт». Эта работа была признана лучшим материалом месяца, автор получил за неё повышенный гонорар, вот только редактор предварительно подверг её небольшой правке:

«– Я изменил там лишь одно слово.
– Что именно?
– Я заменил Экзюпери Горьким. Все равно Экзюпери там никто не читал».

После этого Михаил Бродский решил вернуться к своей первоначальной профессии инженера. С прожекторного производства он ушёл в автомобильную промышленность. В течение жизни Михаил Яковлевич спроектировал несколько важных для страны автозаводов. Последняя треть его воспоминаний читается как производственный роман, правда, в отличие от множества художественных образцов этого жанра, весьма увлекательный. Может быть, потому что всё написанное там – правда: «Надо иметь в характере какие-то романтические струны и быть азартным человеком, чтобы испытывать удовольствие, стоя в непролазной весенней грязи на свекольном поле и представляя себе, как через несколько лет здесь вырастет большой современный завод».

Михаил Бродский. Сабанеев мост. М., АСТ, Corpus, 2018