Поэт сохатый

После отъезда Бродского он сам стал поэтом. Называл себя то львом, то лосем, «с еврейским профилем и жидкой бородой». Выходило смешно. Но и трагически, и мощно.

Стихи Лев Лосев начал писать в 37 лет. Это напоминает случай Ван Гога – или Гогена, когда мощь самых первых художественных работ базировалась на взрослом восприятии жизни. В литературе, особенно отечественной, такое было у Льва Рубинштейна, начавшего писать тоже примерно в том же возрасте. Кстати, с поэзией Рубинштейна у стихов Льва Лосева есть ряд и более важных мировоззренческих пересечений.

У самого Лосева было емкое объяснение того, почему он – зрелый уже человек, филолог, редактор журнала «Костёр» – вдруг начал писать стихи. Он связывал это с отъездом из СССР своего друга, поэта Иосифа Бродского. «…толчком к моему сочинительству оказался отъезд Бродского из России в 1972 году. Словно сработали какие-то компенсаторные механизмы, и перестав быть непосредственным свидетелем творчества Иосифа, я незаметно для себя самого стал сочинять собственные стихи. Сочинял, как Б-г на душу положит, не думая не только о печати, но поначалу и о том, чтобы показать свои сочинения близким», – вспоминал Лев Лосев.

Но вообще-то, и изначально судьба Льва Лосева, тогда ещё Льва Лифшица, была связана с литературой. Его родители – детская писательница Ася Генкина и поэт Владимир Лифшиц. Собственно, и псевдоним Лев Лосев взял, чтобы его не путали с отцом, выдающимся и известным в СССР литератором. Вот как об этом рассказывал он сам: «В молодые годы я носил имя Лев Лифшиц. Но поскольку в те же годы я начал работать в детской литературе, мой отец, поэт и детский писатель Владимир Лифшиц (1913–1978), сказал мне: “Двум Лифшицам нет места в одной детской литературе – бери псевдоним”. “Вот ты и придумай”, – сказал я. “Лосев!” – с бухты-барахты сказал отец».

Наличие псевдонима, некая именная раздвоенность оказывается судьбоносной для лирического героя Льва Лосева – то он Лосев, то он Лифшиц, то тот и другой вместе. Эдакая разнополярная личность, раздираемая противоречиями. Эти строки стали уже классическими:

Вы Лосев? Нет, скорее Лифшиц,
мудак, влюблявшийся в отличниц,
в очаровательных зануд
с чернильным пятнышком вот тут.

«Лифшиц» в этих стихах – всегда подлинное Я. Это смешной, чуть нелепый, очень интеллигентный и над всем смеющийся человек. Это русский еврей – и оттого всем чужой и на всех поглядывающий со стороны. Кто же тогда Лосев? Почти тот же самый человек, но оттого, что это имя, взятое самовольно, то он не всем чужой, а ото всех отчужденный, намеренно держащийся особняком. Это персонаж уже скорее желчный, в отличие от Лифшица, который мягко ироничен.

Если Лифшиц – русский еврей, то Лосев – и не русский, и не еврей. Его лирический герой – поэт-маргинал, почти люмпен, вот почему стихи вдруг и ритмически, и образно напоминают о Франсуа Вийоне, по крайней мере, в известных нам переводах:

Левлосев не поэт, не кифаред.
Он маринист, он велимировед,
бродскист в очках и с реденькой бородкой,
он осиполог с сиплой глоткой,
он пахнет водкой,
он порет бред.

Левлосевлосевлосевлосевон-
онононононононон иуда,
он предал Русь, он предает Сион,
он пьет лосьон,
не отличает добра от худа,
он никогда не знает, что откуда,
хоть слышал звон.

Два тотемных животных поэта – лев и лось. Его «Инструкция рисовальщику гербов» пародирует – в совсем ином, не пушкинском ключе – «Памятник» Горация. Двуглавый герой предстает перед нами хищным и травоядным, циничным и всё-таки нежным, ранимым – и совсем не великим, а по-человечески малым, и уж точно не упивающимся собственной значительностью.

На постаменте в виде опрокинутой стопки
две большие скобки,
к коим стоят, как бы привалившись:
справа – лось сохатый,
слева – лев пархатый;
в скобках вставший на дыбы Лифшиц;
изо рта извивается эзопов язык,
из горла вырывается зык,
хвост прищемлен, на голове лежит корона в виде кепки,
фон: лесорубы рубят лес – в Лифшица летят щепки,
в лапах и копытах путается гвардейская лента
с надписью:
ЗВЕРЕЙ НЕ КОРМИТЬ.

Все еврейское в его «лосином» облике для поэта крайне важно. Вот почему он вернется к этому в своём последнем опубликованном стихотворении:

О как свободно я бродил по Риму
без памяти, без денег, без стыда!
По-русски говорил, но только в рифму
и получалось здорово, когда
мне вдруг кивал из-за безносых статуй,
из-за колонн, бредущих чередой,
горбатый призрак, северный, сохатый,
с еврейским профилем и жидкой бородой.

Перед нами поэт лёгкий, веселый, избегающий нарочитой серьёзности. Никита Елисеев, автор послесловия к сборнику «Стихи» – наиболее полному собранию стихов Льва Лосева, которое издательство Ивана Лимбаха переиздаёт уже третий раз – пишет: «Лосев великолепно чувствует смешное…, но Лосев всегда останавливался за шаг до откровенного комикования. Лосев – настоящий мастер смешного в стихах…»

Но при всей своей иронии и самоиронии Лев Лосев – очень трагический поэт. Особенно это проступает в его поздних стихах, когда поэт уже знал, что тяжело болен. Огромное мужество – говорить об этом прямо, но опять же не без самоиронии:

Мне доктор что-то бормотал про почку
и прятал взгляд. Мне было жаль врача.
Я думал: жизнь прорвала оболочку
и потекла, легка и горяча.

Диплом на стенке. Врач. Его неловкость.
Косой рецепт строчащая рука.
А я дивился: о, какая легкость,
как оказалась эта весть легка!

Где демоны, что век за мной гонялись?
Я новым, легким воздухом дышу.
Сейчас пойду и кровь сдам на анализ
и эти строчки кровью подпишу.

Наверное, в этом и есть загадка поэзии Льва Лосева – как смешное и трагическое присутствуют в ней одновременно. Отчасти это объяснимо тем, что Лосев – поэт-постмодернист, поэт карнавала, насмешливый интеллектуал. Никита Елисеев пишет о его поэзии: «Лев Лосев недаром принадлежал в юности к компании поэтов (Владимир Уфлянд, Михаил Ерёмин, Михаил Красильников), названной, пусть и иронически, “филологической школой”. Он – сознательно литературен. Литература для него такая же жизнь. В ней перекликаются, как в жизни».

Но через эту постмодернистскую интеллектуальную иронию у Льва Лосева мощно пробивается огромное уважение к человеку, к его слабости, смертности, силе и чести. Словарь, шумящий на лосевском перекрестке, звучит не сухими статьями, а живыми и, увы, умирающими, но оттого ещё более дорогими человеческими голосами:

Дохлёбан борщ, а каша не
доедена, но уж кашне
мать поправляет на подростке.
Свистит мильтон. Звонит звонарь.
Но главное – шумит словарь,
словарь шумит на перекрестке.

Лев Лосев. Стихи. СПб, ИД Ивана Лимбаха, 2023