Хупа для Эстер

Потерянные письма

«Где же фотография? Где? Я точно помню, что конверт лежал здесь. Но его нет...» — один за другим открывала Эстер ящики старенького комода из темного дерева. Она расстроилась, потому что обещала Рувиму показать фото дочери. Этот снимок напечатали все парижские газеты. Номер, где на первой странице поместили фотографию необыкновенной красавицы, юной манекенщицы, завоевавшей европейские подиумы, Бейла прислала ей сама. Доченька так и написала в записке: «Дорогой мамочке с любовью. Я ничего особенного не делаю. Я просто похожа на тебя, Мама!» У Эстер перед глазами ясно стоял большой конверт, в котором хранилась вчетверо сложенная газета и письмо дочери. Она заглянула в шкаф с одеждой, проверила полочку с книгами: конверта нигде не было. Посмотрела на часы. Нужно идти, Рувим ждет ее уже больше 15 минут. Успокоила себя: «Вернусь и поищу тщательнее».

Эстер прошла по узкой улице, с двух сторон которой росли невысокие пальмы; осторожно, стараясь не оступиться, спустилась по каменным полуразрушенным ступенькам к морю. Рувим стоял на берегу, повернув голову в ту сторону, откуда должна была появиться Эстер. Увидев женщину, он сделал несколько шагов ей навстречу, подал руку, и вместе они медленно пошли вдоль кромки моря по влажному песку.

— Как прошел день? — спросила Эстер. — Устал?
— Нет. Все как обычно: пациенты, операции. Не представлял даже, что придется еще пули извлекать. Думал, там, в Союзе, когда Гитлера разбили, это закончится, и вернусь я к привычной практике. Не вышло, опять война о себе напомнила. Сегодня солдата оперировал, мальчишка совсем, боли в ноге были сильные. Оказалось, осколок снаряда сидит в колене еще с весны 49-го. Разговорились, выяснилось, что почти рядом воевали. А ведь он младше моего сына.
— А как твой сын, Рувим? Получил весточку?
— Ничего нет. КГБ старается, перехватывает его письма. Но у него все в порядке. Эсти, у меня скоро будет внук!
— Поздравляю! Но как ты узнал?
— Это длинная история, я позже тебе расскажу. Главное, чтобы я ему писал как можно чаще. Не все, но многие мои письма доходят. Когда-нибудь ситуация изменится, и мы обязательно встретимся.
— Конечно встретитесь. Но может ведь и девочка родиться, — улыбнулась Эстер.
— Девочка? Я как-то не думал. Не-е-е-т, мужик будет, воин.
— Не надо уже воинов, пусть будет просто счастливым, — в голосе женщины звучала печаль.
— Не грусти, Эсти. Лучше расскажи о своей дочери.
— О, я тебе уже говорила, что Бейла признана лучшей манекенщицей Франции. Она едет на показ новой коллекции в Америку. Я так счастлива. Бейла прислала мне газету — там ее фото на первой странице. Ты скоро увидишь, какая она красавица. Только я куда-то задевала конверт, но сегодня вечером обязательно найду.
— Я и без фотографии, глядя на тебя, не сомневаюсь, что твоя дочь — красавица.

Эстер встала на большой камень, чтобы заглянуть Рувиму в глаза.
— Не говори так, не смейся надо мной. Я чувствую себя старой и бесконечно уставшей. Какая уж тут красота, если я не сплю ночами. Стоит мне выключить свет, и я слышу из углов комнаты стоны, крики. Встаю, включаю свет, и все прекращается. Так и лежу до утра с включенным светом, глядя в потолок.

Рувим гладил Эстер по темным вьющимся волосам, долго молчал. Потом легко, как ребенка, снял ее с камня и взял за руку.
— Я хочу жениться на тебе.
— Но мы уже не молоды, Рувим. И, знаешь, я, наверное, нездорова. И вся наша жизнь здесь, в этом поселении... Посмотри вокруг, посмотри на людей — на наших соседей. Ты видел хоть у кого-нибудь радость в глазах? Нет — только грусть, бесконечная грусть. Все мы зависим от доктора Цви. Я не знаю, как бы и жила, если бы не он. Ты не поверишь, но иногда я завидую тебе. Завидую тому, что ты все время воюешь — там, в России, воевал, в Израиле воюешь. Тебе некогда оглянуться назад, чтобы ужаснуться.
— Эсти, все плохое в прошлом. Какую войну выиграли! Теперь у страны великое будущее, а мы с тобой еще будем счастливы. Война давно закончилась, я уже не солдат, я просто врач, хирург. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом, хочу заботиться о тебе, избавить тебя от страха. Я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж?

Эстер кивнула, помолчала немного, а потом сказала:
— У нас будет хупа, все по-настоящему.
Рувим засмеялся:
— С раввином и балдахином? Я и раввин? Представляю... Ну, как хочешь, дорогая. Только ради тебя.
— Иначе нельзя, не смейся.
— Хупа так хупа. Пусть будет хупа! — крикнул, повернувшись лицом к морю, Рувим.
И в ответ волна бросилась влюбленным в ноги.

Войны Рувима

Доктор Цви вернулся домой, как обычно, поздно. Ужинали с женой на маленькой террасе. Наконец немного отступила жара, трехдневный хамсин сменился свежим ветерком. Запах цветов смешивался с ароматами травы и моря, пели цикады. Еда была горячей и очень вкусной. «Как в раю», — усмехнулся про себя Цви, напряженно вглядываясь в темноту за террасой.
Жена подала чай.
— Говорят, у Эстер и Рувима скоро будет хупа.
— Мазаль тов!
— И ты больше ничего не хочешь сказать?
— Что тебя волнует? Они взрослые люди, и сами принимают решения.
— Как они будут вместе жить... со своими фантазиями?
— Так же, как все мы, — с собственными «скелетами в шкафу». К тому же Рувим абсолютно здоров, он замечательный врач. Я ведь ему тоже жизнью обязан. Или ты забыла, кто меня после ранения по частям собирал?
— Я все помню. Я люблю их обоих. Но эти письма сыну... И ты говоришь, что он здоров.
— Не хочу нагружать тебя медицинскими терминами. Если объяснять просто, то в глубине души Рувим знает, что мальчика давно нет. Письма, рассказы о жизни уже выросшего сына — защитная реакция. Он уходит в придуманную жизнь иногда сознательно, иногда нет. Так ему легче.
— Ты никогда не рассказывал, как вы познакомились.
— В 48-м в армии. Рувим из Харькова. Есть такой город в Советском Союзе. Ушел на фронт в 41-м, когда война с Гитлером началась. Был военным врачом. Демобилизовался уже из Берлина. А дальше — обычная история: когда вернулся домой, узнал, что жена и сын убиты. Рувим освобождал концлагеря, видел, что творилось в Европе. Вот так и понял, что есть единственное место на Земле, где смог бы жить. Как он добрался в Палестину, для меня до сих пор загадка. Говорил, что шел пешком через Кавказ — друзья помогли перейти границу с Турцией, потом пробирался сам на Святую землю. А здесь снова война. Мне кажется, он искал смерти, но пули обходят тех, кто ее очень ищет. Рувим показывал мне русскую награду, единственную из многих, которую он сохранил. Медаль называется «За отвагу». Уже в 50-м, когда было организовано это поселение, я предложил ему работу у нас. Он согласился. Вот, собственно, и все.
— А Эстер?
Похожая ситуация. Только Эстер действительно больна, как и многие в городке. Эстер жила в Париже с маленькой дочкой. Перед приходом немцев они бежали на юг Франции. Думала, там же свои — французы. А «свои» их — в вагоны и прямиком в Треблинку. Когда Эстер к нам приехала, она мне рассказывала, что к ней приходили какие-то люди и выбрали ее доченьку из всех детей как самую красивую, а теперь Бейла учится в школе моделей. Сейчас, как ты понимаешь, в ее воображении Бейла выросла и стала лучшей манекенщицей Франции.
— Может, так лучше для Эстер. Пускай живет в своем мире. Она такая талантливая, ее пение приносит радость людям. Вчера был концерт, ей аплодировали, стоя. Многие плакали. Как ты думаешь, у них с Рувимом будет все хорошо?
— Не знаю, очень уж неспокойно у нас.

Шел 1956 год.