Богиня фена

Анна не любила письма. Ничего хорошего они ей не приносили. В безликих конвертах приходили всевозможные счета из городских служб, или банк напоминал о дате очередного платежа по кредиту и грозил штрафом в случае... Электронная почта тоже не баловала Анну – письма присылали, в основном, бывшие одноклассницы, жалующиеся на мужей, родителей, детей, воспитателей, учителей, нянек, работу, коллег, друзей, начальство, соседей, погоду, правительство, цены, инфляцию, инспекторов ГАИ, медицину, эпидемию гриппа. Сейчас Анна сидела перед монитором и читала новое письмо. Инстинктивно, как от удара, она старалась увернуться от слов. Они били: слово – бум; еще слово – бум. Бум, бум, бум.

В свои 38 лет Анна снова жила с мамой. Два ее замужества закончились тем, что она вернулась в родной дом и больше экспериментов по хождению замуж не проводила. Анна росла без отца, и ей мучительно его не хватало. Оба оставшихся в прошлом супруга были намного старше ее, оба были вполне приличными людьми и оба по-своему ее любили. Но вот беда – того, что искала и чего ждала от них Анна, они ей дать не смогли. От первого мужа Анна ушла ко второму, а от второго – назад туда, откуда уходила к первому. Круг замкнулся.

Еще маленькой девочкой она мечтала об отце – чтобы был папа, хоть

какой-нибудь. Одноклассница рассказывала ей о своем отце-пьянице, как он засыпал прямо за столом, а проснувшись, требовал еще водки. Ане было интересно. Она думала: «Ну и пусть, пусть у меня был бы хоть такой. Я бы ему за водкой бегала, только бы был…» Аня никогда не говорила с мамой о своей тоске. Слова, слова, они ведь не всегда нужны, особенно с мамой. Мамы – это такие принимающие антенны для детских мыслей, всё улавливающие.

В той жизни они с мамой обитали в удивительной квартире. Ее окна находились почти над землей, и Аня могла часами рассматривать асфальт, сухую траву, сугробы, лед, тающий снег, лужи, цветущие одуванчики, стволы деревьев, ноги прохожих в летних сандалиях, мокасинах, босоножках, в кроссовках, ботинках и зимних сапогах. Картинка за окном их цокольного этажа менялась вместе со сменой сезона. В крохотную квартирку из двух комнат попасть можно было только с черного входа. В школу Аня шла сначала через дворы, потом переходила небольшую площадь, а потом – вприпрыжку по узкой улочке со старыми двухэтажными домами. В один такой дом входили и выходили странные мужчины. Даже в жару на головах у них были шляпы, или кепки, или маленькие круглые шапочки. У некоторых возле ушей вились длинные пряди волос. Девочке нравились эти люди, они казались волшебниками из сказки. Женщины туда тоже заходили, но одеты были обычно, и поэтому Ане не интересны. Подруга объяснила ей, что этот дом – такая специальная церковь для евреев.

***

– Недалеко от моей школы есть церковь для евреев. Наверное, там живут волшебники. Может, даже от них к нам на Новый год Дед Мороз приходит, – сообщила Аня маме. – Ты не знала?

– Волшебники? Нет…

– А кто же они тогда?

– Обычные люди, такие же, как все.

– Обычные? – Ане было не очень понятно.– Хорошие или плохие?

– Разные.

Такой ответ Аню не устраивал. «Значит, хорошие», – заключила девочка и заглянула маме в глаза. В них жила печаль.

Позже Аня узнала, что у «церкви для евреев» есть другое название, только не запомнила его. А еще там на первом этаже, почти на углу, был маленький магазинчик. Оттуда всегда вкусно пахло. Однажды Аня зашла в магазинчик – прямо на запах. Домой она вернулась со свежеиспеченной халой и конфетами. Конфеты оказались вкусными, но оставляли вокруг рта зеленые полоски. «Разве их можно есть?» – испугалась мама. «Кошшш-шшшерны-е», – с набитым ртом отвечала дочка.

– Что? – мама схватилась за угол стола, потом выпрямилась и молча покачала головой.

А потом их старенький дом расселили, и теперь они жили на 18-м этаже огромного современного дома-короба. Анне новая квартира не нравилась, она боялась высоты и никогда не выходила на балкон. Она скучала по комнатке с окнами над самой землей и по своему другу Арье, который работал в «церкви для евреев». Они подружились с того самого дня, когда Аня зашла к нему в магазинчик. У Арье была длинная борода и веселые голубые глаза, и Аня никак не могла понять, старый он или молодой. Однажды Аня показала ему свои рисунки – картины с диковинными сюжетами, написанные черной гелиевой ручкой. Арье сказал, что она будет великой художницей. Художницей Аня не стала, зато стала парикмахером. Анна была богиней фена и ножниц, клиентки к ней записывались за полгода.

***

Мама рассказала ей об отце, когда Анне исполнилось уже двадцать. Сама рассказала – Анна по-прежнему ни о чем не спрашивала, просто собралась тогда замуж за мужчину, который был маминым ровесником. А история матери оказалась до слез банальной: школьная любовь, свидания, расставания, клятвы. Первый курс, один институт, одна группа. Его семья получила разрешение на выезд в Израиль, они уехали еще до зимней сессии. Он прислал одно письмо. Ответное вернулось с пометкой «Адресат выбыл». А потом родилась Анечка, и мама в Израиль больше никогда не писала. «Я найду его», – сказала Аня. «Как хочешь, – ответила мама, – это уже твое дело». Она искала годами. Аня не знала, живет ли он до сих пор в Израиле и жив ли он вообще. Она посылала запросы в разные города, изучала кем-то однажды привезенный телефонный справочник. Позже обращалась в посольство Израиля, но там для поиска требовали документы, подтверждающие родство. А какие у Ани были документы, кроме отчества в паспорте и старой черно-белой фотографии долговязого юноши с кудрявой головой? Менялась жизнь, Аня безответно штурмовала интернет. А тут телефон…

У звонка был другой звук, не похожий на остальные. Аня, подходя к телефону, уже знала, что это он. Голос у нее не дрожал: «Здравствуйте. Да, я тоже рада. Я счастливаааааа!» Позже они говорили по скайпу, и мама смотрела издалека, не подходила к монитору, не хотела. Он был такой красивый, ее папа, с теми же кудрями, что и на фото, только седыми.

– Я купил тебе билет с открытой датой. Прилетай, когда сможешь. Прилетишь?

– Да! Да, да, да!

***

Из Израиля Анна вернулась окрыленная. Раньше у нее была только мама и больше никого на всём белом свете. Теперь у нее были мама, папа, сестра, муж сестры и маленькие племянники-двойняшки. Она рассказывала, рассказывала, рассказывала.

– Мама, он такой хороший. Я его сразу полюбила, я их всех люблю. Папа с женой в разводе, живет вместе с дочкой… с младшей дочкой. У них квартира огромная, много комнат и терраса. Терраса больше всей нашей квартиры, и видно море и дома внизу, и горы. Мы там с папой сидели ночи напролет – разговаривали. Сестра меня по разным местам возила, даже в Иерусалим. Очень интересно, но мне всё время хотелось вернуться, чтобы быть рядом с ним. Папа много работает, он не мог с нами ездить. Мама, он просит у тебя прощения. Он признался мне, что на самом деле получил тогда твое письмо. Он просто растерялся, не знал, что отвечать. Мама, ему было всего лишь 18 лет. Потом они переехали в другой город. Папа служил в армии, воевал в Ливане. Его ранили, врачи его буквально по кусочкам собирали. Я видела шрамы. Мамочка, теперь всё будет хорошо! Может быть, он прилетит в гости. Я покажу ему город. Будем с папой гулять. Не молчи, мама. Что мне папе ответить? Ты ведь прощаешь? Прощаешь его?

– Я просто радуюсь твоей радости, доченька.

Фото отца Анна повесила над кроватью. Теперь она засыпала без таблеток. Впервые за много лет куда-то ушли страхи, которые жили в ней с раннего детства. Анна летала – днем она создавала прически-шедевры, а ночью видела цветные сны. В ярких снах были папа и мама, за руки их держала маленькая девочка с короткими косичками.

***

А потом пришло то письмо со словами-ударами. Сестра писала: «Нужно убрать эмоции, мы взрослые люди. Да, ты, конечно, на него похожа, но это ничего не доказывает. Отец даже слышать о генетическом анализе не хочет. Еще какие-то официальные документы надумал оформлять, с адвокатом созванивался. Лучшее, что мы сейчас можем сделать, – оставить всё, как было. У тебя своя жизнь, у нас – своя. Я слышала, как ты восхищалась квартирой. Хочу тебе заметить, что квартира принадлежит отцу, моей маме и мне. Папа за нее 25 лет выплачивал банку. Так что, забудь о ней. Получить право на репатриацию ты всё равно не сможешь. Отец стареет, становится сентиментальным. Он не понимает, что невозможно повернуть жизнь вспять. Мало ли, у кого какие любовные истории в юности были. Пойми меня правильно…» Бум, бум, бум, бум, бум, бум…

Анне казалось, что она кричит, у нее разрывались легкие. В комнату вошла мама: «Что ты шепчешь, доченька?»