Каддиш или 'Ренессанс'?

Есть ли у уходящего столетия музыкальный итог? Можно ли его "подвести",

как подводят баланс прибылей и убытков или фиксируют результат опыта в

точных науках?

Этот век больше всего напоминает не столько огромный бесчеловечный

опыт, сколько весы, которые так к равновесию и не пришли. Открытия,

отрицания бесспорных прежде истин, прорывы в новую простоту, а оттуда в

головокружительную сложность, опрокинутые культурные барьеры — на одной

колеблющейся чаше. Но есть и другое. Катастрофы, многочисленные попытки

"окончательно решить еврейский вопрос", колючая проволока как предмет

искусства (!), тоталитарные утопии как попытка подчинить жизнь ложным, но

жестким "законам художественной системы", и среди всего этого ужаса —

трагедия Холокоста лежит на другой чаше весов гирей совершенно

неизмеримой тяжести. Как могла бы музыка повернуться и куда прийти, если

бы жили и слышали своими ушами мир шесть миллионов уничтоженных в этом

огне, если бы не замолчало еврейское творческое поколение оставшихся в

живых? Никто не знает.

Но музыка по определению должна будет пережить и тех, кто ее сделал, и тех,

кто ее слышит здесь и сейчас, и тех, кто ее не хочет слышать. Она остается и

лишь отчасти несет на себе звуковую (и смысловую) печать того или иного

времени. Нет смысла записывать в итоги века то, что нежизнеспособно и не

дало всходов — музыку, восхваляющую начальство в доступной ему форме,

музыку бодрого и тупоумного оптимизма, органически связанного с неприятием

"чужих", а именно "чужими" всегда были творцы и соавторы еврейской

музыкальной истории. Но давайте задумаемся, в чем, кроме крови и веры, их

"чуждость", оказавшаяся на самом деле столь важным фактором роста и

развития музыки в уходящем веке — развития, кстати, еще совсем не

законченного...

Консерваторы, чьи мнения вовсе не стоит сбрасывать со счетов, уверены,

что основная музыкальная проблема прошедших ста лет — в утрате контакта

между теми, кто сочиняет и играет музыку, и теми, для кого все это делается.

Они считают, что потерян понятный тем и другим язык, слушатели перестали

воспринимать музыкальную речь как обращенную лично и непосредственно к

ним, а музыканты разучились напрямую говорить со слушателями, предпочитая

ребусы, шифры, палиндромы и заклинания, смысл которых даже не трудятся

объяснять. Короче говоря, требовательные слушатели замечают, что их

покинули и заставляют ломать голову (и уши) в одиночестве.

Хорошо, а почему это произошло (если произошло?) — в чем дело? Некоторые

отвечают на такой вопрос упреками в адрес музыкантов, "заигравшихся" в свои

профессиональные игрушки, — упреками в эгоизме и снобизме. Они жалуются,

что музыка нынче умерла как двусторонняя коммуникация, как диалог. И

расценивают все дальнейшее как один большой "каддиш" с продолжением...

Но есть и другое, более вероятное объяснение. Люди начинают писать

новую музыку, пользоваться новым языком, даже не будучи уверены, что их

легко поймут, вовсе не от желания пооригинальничать. Они ломают рамки

привычного, когда видят и слышат, что наступает "кризис доверия" к тому, чем

они занимались (и что неплохо умели писать) раньше. Они чувствуют (или

предчувствуют, или предслышат), что им перестают верить, что

накатанный стиль начинает звучать ложью и фальшью. В музыкальном

исполнительстве и в композиторском труде одна и та же закономерность на

протяжении всего столетия — пусть скептики называют это "модой", если им так

больше нравится... И надо отметить как вполне очевидный факт, что еврейские

умы, еврейский слух уловили и распознали ее раньше остальных, эту

закономерность. Именно она определяла взлеты и падения еврейской

музыкальной мысли в ХХ веке, если прислушаться. Закономерность сурова, как

и всегда в еврейской истории: новаторство, смелость, перепахивание новых

горизонтов не от хорошей жизни, не от счастья и полноты бытия, а для

сохранения своего духа... Для того, чтобы остаться не только "народом книги",

но живым народом, творящим, плодоносящим, способным к высокому

самовыражению народом — пусть и самым древним из неистребленных народов

на свете. Те музыкальные личности и творцы, которые в ХХ веке более всего

выделились и смогли реализоваться, следовали этой закономерности постольку,

поскольку они сохраняли свою еврейскую идентичность — и не могли смириться

с тем, что их собственный (правдивый и живой) музыкальный язык звучит

похоже на чье-то заученное вранье. Они и шли вперед, да так, что далеко не все

за ними поспевали.