Холокост в стихах

Философ Теодор Адорно говорил, что после Освенцима нельзя писать стихи. Она опровергла это утверждение – поэзия обрела для нее смысл только как способ сохранить память о страшной трагедии и великой боли. В 69 лет Нелли Закс стала известной, в 75 – получила Нобелевскую премию по литературе.

Поэзии скорби никогда не будет слишком много, в полноте своей искренности она даётся редким авторам. Стихи Нелли Закс стали феноменом литературы XX века. В противовес предыдущим столетиям они доказали, что удел поэзии – не только прославлять красоту, воспевать и возвеличивать. Стихотворные строки Нелли Закс – это увеличительная лупа, способная расширить и без того великую трагедию до размеров катастрофы для каждой из отдельных её жертв. «И святая Звериная Мать со зрячими ранами в голове, которые не исцелит память о Б-ге. В ее радужке все охотники разожгли желтые костры страха…»

Большую часть жизни Нелли Закс проработала переводчиком – на поэтический олимп не стремилась вовсе. Первые стихи, которые она осмелилась признать своими, были опубликованы в конце 40-х годов. Источником для них стала глубочайшая травма, пережитая во время Второй мировой войны. «Страшные переживания, которые привели меня как человека на край смерти и сумасшествия, выучили меня писать», – говорилось в письме Нелли Закс к молодой исследовательнице её творчества. Она не скрывала, что если бы не война, её как поэта могло и не случиться. Свои юношеские опыты она забыла – их после пережитого во время войны полноценной литературой она считать уже не могла.

«Отцвел шалфей на лугах – розмарин утратил запах перед лицом новых смертей»

Дочь успешного промышленника Георга Уильяма Сакса, она родилась в 1891 году в Шонеберге – богатом пригороде Берлина. Выросла в имении своего отца, который видел будущее евреев в ассимиляции и имел прохладное отношение к еврейским традициям. С детства Нелли проявляла множество различных талантов: занималась литературой, живописью, всерьёз мечтала о балете. Была впечатлительной и ранимой, образование получала дома, окружённая боннами, гувернантками и наставниками. Она любила легенды христианского средневековья, Франциска Ассизского, Якоба Бёме, индуистский мистицизм, душный викторианский романтизм и свою ручную лань, которая жила в поместье. Родившись в год, когда Сельма Лагерлёф написала «Сагу о Йёсте Берлинге», Нелли Закс прочитала эту книгу в 15 лет. Роман произвёл столь мощное впечатление, что она написала письмо в Швецию к 56-летней тогда Лагерлёф, которая вскоре станет первой женщиной в мире, получившей Нобелевскую премию по литературе. Завязалась переписка, а после зародилась крепкая дружба, продлившаяся 35 лет и спасшая в итоге жизни Нелли Закс и её матери.

С приходом Гитлера к власти жизнь немецких евреев стала стремительно меняться к худшему. К началу 30-х годов Уильям Сакс был практически разорён, а в 1933-м – умер. Остались престарелая мать, внезапно свалившаяся бедность, к которой никто не оказался готов, и страх перед приобретающим всё более воинствующий вид антисемитизмом на улицах Берлина. Приближался 1935-й – год принятия Нюрнбергских расовых законов. Вскоре обозначились еврейские гетто, а за ними –концентрационные лагеря и ужасающие слухи о том, что в них происходит. Друзья стали пропадать, люди отворачиваться. Но чем призрачней становилась идея еврейской ассимиляции в Европе, тем ясней Нелли Закс чувствовала потребность в своей родной еврейской культуре, тем ближе обнаруживался Б-г.

«Мы изранены до того, что нам кажется смертью, если улица вслед нам бросает недоброе слово»

Из Берлина удалось бежать в 1940 году – только после вмешательства Сельмы Лагерлёф. Та за год до своей смерти, потревожив представителей шведской королевской семьи, помогла достать для Закс и её матери шведскую визу. Никого из остальных родственников Закс спасти не удалось. Погибла и первая любовь Нелли – герой её последующих стихов, трагический юноша, имя которого так и осталось неизвестным. Через десять лет после бегства из Германии, после смерти матери уже в Стокгольме, и без того хрупкая психика Нелли сдала. Её стали преследовать кошмары, галлюцинации, панические атаки и навязчивые состояния. Несколько лет она провела в психоневрологической клинике, после чего как будто даже выздоровела.

Теодор Адорно сказал: «После Освенцима нельзя писать стихов». Нелли Закс опровергла его, даже не задумавшись об этом. Для неё только после Освенцима поэзия и получила настоящий смысл. До этого она воспевала красоту человеческого духа, стремилась к совершенству, но так и не спасла человечество от его патологического уродства. В авторе прежних неоромантических, почти эльфийских стихов вдруг прорезался чёткий и твёрдый голос, который рассказывал о человеке и его кошмаре. Не умозрительном, а о том самом конкретном кошмаре, который один человек приносит другому, его семье, народу.

Нелли писала словами и чувствами, выстроенными не в лучшем порядке, а в том, в каком их раскидывала по тексту память её личной трагедии, вернувшая её к корням, вплетённая в них. Не писать стихов после Освенцима для Нелли Закс означало не проститься с жертвами, не выпросить у них прощения, не предостеречь мир от новых жертв.

«Всегда там, где умирают дети, самые тихие вещи бесприютны. Мантия – боль заката, в которой темная душа дрозда оплакивает ночь»

Ещё в 1947 году был опубликован её первый послевоенный сборник «В жилищах смерти», его напечатало восточноберлинское издательство «Ауфбау». Затем последовали публикации в Амстердаме, Лунде, ФРГ. В 1949-м вышло «Звездное затмение», в 1957-м – «И никто не знает, как дальше», в 1959-м – «Побег и преображение». После были опубликованы сборник стихов «Смерть еще празднует», сборник пьес «Знаки на песке» и пьеса «Эли, или Мистерия страданий Израиля». Вдруг её, 60-летнюю, постигла мировая литературная известность! Произведения стали переводить на европейские языки, потянулся ряд премий, увенчанный в конце концов Нобелевской премией по литературе в 1966 году. Тогда она разделила награду со Шмуэлем Агноном и в своей речи сказала: «Я представляю трагедию еврейского народа». Закс стали называть символом новой поэзии, приглашать на конференции, прославлять красоту её поэтического величия. Её именем была названа литературная премия в Дортмунде.

«Ты одень его потеплее, пусть у него огонь под подошвами, быть может, он ехал на метеоре верхом, не нужно ругать его за продырявленный коврик»

Самым близким после потери матери человеком и другом для Нелли Закс стал поэт Поль Целан. Их роднила память о Холокосте: у Поля в концлагере погибли отец и мать, сам он был отправлен на принудительные работы в Табарешты. Но помимо этого они разделяли ещё и открытие, что, оказывается, на звание главного голоса трагедии претендует слишком много литераторов. Вдруг и Целана, и Закс стали упрекать, что они описывают страдания, которых сами не испытывали – чужие страдания! Описывают их не так, как следовало бы, говорят за мёртвых не то, что следовало бы. Постаревшую Нелли Закс этот оценочный гудёж над её талантом ещё раз чуть не свел с ума.

Спасаться оставалось только затворничеством. До последнего дня она прожила одна, всё в той же крохотной двухкомнатной квартирке в Стокгольме, куда вселилась с матерью после бегства из Берлина. Она умерла в одиночестве в 1970 году от рака желудка. Ее похоронили на большом северном кладбище, а всё её скромное имущество передали Национальной библиотеке Швеции. «Умирая, больше преступного отдал он червивой смерти, чем сонм отцов его – ибо от образа к новому образу ангел в человеке плачет...»