Дайте мне Раневскую!

Анна Ахматова и Фаина Раневская подругами были не закадычными, но сердечными. Слишком похожие судьбы не дали им пройти мимо друг друга.

К своим кумирам Раневская относилась с большим почтением. Чехов был, например, тем автором, в диалоги которого она на сцене ничего от себя не добавляла. Однажды, впрочем, решилась, но утверждать поправку отправилась аж к вдове великого драматурга – Ольге Книпер-Чеховой. Любое переложение Пушкина – всё, что хоть на йоту отличалось от оригинала, Раневская тоже считала кощунством, даже в исполнении Чайковского! Ахматова была третьим элементом этого интимного мира Фаины Георгиевны. Возможно, самым дорогим, ведь их связывала ещё и дружба.

Скорее на фантазию похожа история, как надышавшись стихами Ахматовой, в ранней юности Раневская рванула из Таганрога в Петербург. И как та сама открыла ей дверь, и Фаина сказала: «Вы мой поэт!» Очень театрально, но требует подтверждений. Достоверно же известно, что близко сошлись они в Ташкенте. «Она была бездомной, как собака», – написала об Ахматовой в своих скудных записках Раневская. Сама была, впрочем, такой же. Раневская приехала в эвакуацию вместе с семьей своей ближайшей подруги Павлы Вульф, Ахматова – следом за своей подругой Лидией Чуковской.

В Ташкенте было безопасно и почти сытно, в отличие от большей части остальной страны. Ахматова числилась в Союзе писателей, ей обещали подкидывать узбекских поэтов для перевода на русский. Раневская за время эвакуации успела сняться в гоголевской экранизации «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», «Александре Пархоменко» и даже «Новых похождениях Швейка».

Узнав, что Ахматова в Ташкенте, не появиться на её пороге Раневская не смогла. Дверь в коморку открылась, Раневская увидела сидящую на кровати Анну Андреевну: тут же изобразила её Марией-Антуанеттой Лотарингской, а себя – принцессой де Ламбаль, которой за преданность королеве отрубили голову. Раневская раздобыла дрова, нашлась картошка, они её сварили. Ели, разговаривали, Фаина Георгиевна пообещала об Ахматовой заботиться. Слово своё сдержала: осенью 1942 года, когда поэтесса заболела, Раневская её выхаживала, готовила ей, кормила с ложки, помогала с процедурами. Они много гуляли: по рынку, старому городу. Фаину и тут в общественных местах сопровождало ненавистное: «Муля, не нервируй меня!»

Лидия Чуковская заметно ревновала поэтессу к Раневской, считала, что общение с выпивающей актрисой Ахматову компрометирует. Вот из «Ташкентских тетрадей» Чуковской: «Раневская сама по себе меня не раздражает, но рядом с NN она меня нервирует. И мне грустно видеть на ногах NN три пары туфель Раневской, на плечах – платок, на голове – шляпа…» В окружении Ахматовой вообще почему-то было принято считать, что Раневская ей не ровня.

Из Ташкента Фаина уехала весной 1943 года – сразу в Московский драматический театр имени Пушкина. Плюс получила новую роль в фильме «Свадьба» Исидора Анненского. Ахматова вернулась в конце мая через год – тоже в Москву, на Ордынку к Ардовым. В их квартире имелась комната для поэтессы – там над входом висел большой ее портрет. Квартиру Ардовых часто так и называли – «станция Ахматовка». В тот раз в 44-м она, впрочем, задержалась в Москве ненадолго, но с Раневской увидеться успела – на злосчастном вечере в московском политехническом. Тогда зал встретил Ахматову овациями, и Раневская очень переживала: страшно было, что за такую любовь народа придется заплатить. Провидица. Узнав об инциденте, Сталин спросил: «Кто организовал вставание?»

Ахматова уехала в Ленинград – за новым, как выяснилось, разочарованием: расставанием с Гаршиным и бюрократической нервотрепкой во имя продуктовых карточек, новой волной славы и щелчков по носу от власти. За арестом сына и последующей размолвкой с ним. В августе 46-го по ней тяжело прошлось постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград»: «Физиономия Ахматовой давным-давно известна советской общественности. Она является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой, безыдейной поэзии...»

И без того обобранный сборник стихов, вышедший недавно из типографии, отправился под нож. Планы дальнейших публикаций посыпались, друзья отодвинулись, каких-то она подвинула сама на безопасное для всех расстояние. Раневскую подвинуть было невозможно: в ноябре 1946-го она приехала в Ленинград на съёмки и, узнав, что Ахматова болеет, тотчас явилась к ней ангелом.

У самой Раневской тем временем дела шли в гору: в 1947-м снялась в «Золушке», «Весне» и «Александре Матросове», в том же году получила звание народной артистки РСФСР. После того как у Ахматовой появилась «будка» в Комарово, актриса регулярно приезжала в гости: входила, а там темно и музыка. Ахматова лежала на кровати и говорила удивлённой гостье, что в темноте лучше слышно.

Неумолимая жизнь безразлично шла вперёд. Смерть Павлы Вульф Раневская пережила мучительно: «Дни и ночи я думаю о тебе и не понимаю, как это я не умру от горя?» Среди немногих сердечных друзей всё ещё была Ахматова, но в 1966-м не стало и её. Раневская не смогла поехать в Ленинград на прощание, увидеть её мёртвое тело в гробу. Это значило бы признать, что её больше нет и не будет в душе того тёплого угла, иллюзии близости. Поблек и великий город на Неве, без Ахматовой он для нее потерял всякий смысл.

Раневская так и не написала об Ахматовой ничего личного. Рассказывала нелепую историю, как нечаянно сгорели имевшиеся записки с их разговорами. Почтение к кумиру победило амбиции подруги и рассказчика. Только порой вспоминала свой последний визит в Комарово. Анна Андреевна тогда тянула руки из окна «будки» и повторяла горячо: «Дайте мне Раневскую!»