Катастрофа после Катастрофы

После окончания Второй мировой войны евреи Восточной Европы не вздохнули свободно. В Польше, Венгрии и Чехословакии не было триумфальных парадов — солдаты и беженцы вернулись в города, где межнациональные конфликты и уголовная преступность вспыхнули с новой силой. В некоторых регионах Польши в 1947 году бушевала гражданская война. В Чехословакии изгоняли этнических немцев из домов и гнали их до границы. Тайная полиция проводила массовые аресты и депортации.

В первые послевоенные годы в Восточной Европе опасно было быть коммунистом. Опасно было быть и антикоммунистом. Опасно было быть немцем в польском городе, поляком в украинском городе, венгром в словакском городе, отмечает в своем новом исследовании Iron Curtain: The Crushing of Eastern Europe 1944-1956 («Железный занавес. Сокрушение Восточной Европы в 1944-1956 гг.) британский историк Энн Эпплбаум.

И быть евреем в те времена, уже после окончания Холокоста, тоже было опасно. Различные источники насчитывают в Восточной Европе от 400 до 2500 насильственных еврейских смертей в послевоенные годы.

Такой разброс в статистике объясняется тем, что не во всех случаях очевидно, были ли евреи убиты именно из-за своего происхождения. Евреи, возвращавшиеся в свои дома, были убиты за желание возвратить свое имущество — или за то, что были евреями? По мнению Эпплбаум, очень многие архивные данные нельзя трактовать однозначно: «Ночью 10 августа 1945 года был атакован кооператив еврейских портных и сапожников в Радоме, убиты четыре еврея и один офицер Красной Армии. Было ли это заказное убийство советского офицера? Обычный грабеж? Нападение антисемитов? Мы не можем ответить на эти вопросы», — пишет историк.

В течение двух лет после окончания войны в некоторых городах на юге Польши, в Венгрии и Словакии неоднократно вспыхивали еврейские погромы. Два самых громких случая насилия против евреев имели место 4 июля 1946 года в Кельце (Польша) и менее чем месяц спустя, с 30 июля по 1 августа, — в венгерском Мишкольце.

Трудно поверить, что такое было возможно в XX веке, но в Кельце евреев обвинили в кровавом навете. Мальчик, не пришедший домой вовремя, в качестве оправдания рассказал, что его похитили и собирались принести в жертву евреи. Он сказал, что его держали в подвале здания Еврейского комитета Кельце. Это было нечто вроде общежития для нескольких десятков евреев, переживших войну. Пьяный отец мальчика позвонил в полицию, которая начала официальное расследование. Жильцы общежития объяснили полиции, что у них попросту нет подвала, так что держать там ребенка они не смогли бы физически, но по городу поползли зловещие слухи.

Через некоторое время вокруг здания комитета начала собираться толпа. Затем туда же прибыли 40 солдат из Корпуса внутренней безопасности, которые, к ужасу находившихся внутри евреев, открыли огонь и не только не попытались разогнать толпу, но и присоединились к ней. Так же поступила полиция и члены городского ополчения. К вечеру были убиты по меньшей мере 42 человека, десятки получили ранения.

В венгерском Мишкольце ситуация развивалась иначе. Антисемитские настроения вылились в арест трех торговцев черного рынка, двое из которых были евреями. Об их аресте быстро узнали во всем городе. Утром 31 июля 1946 года толпа подкараулила заключенных, которых перевозили из местной тюрьмы в лагерь для интернированных. Нападавшие были подготовлены и несли транспаранты: «Смерть евреям и спекулянтам!» Толпа напала на заключенных, убила одного из них и нанесла сильные увечья другому. Третьему заключенному, который не был евреем, удалось бежать. Позже полиция, не вмешавшаяся во время утреннего нападения, арестовала 16 человек по обвинению в самосуде. 1 августа взбешенная этими арестами толпа захватила полицейский участок. Был убит еврей — офицер полиции.

Оба этих случая вызвали шок и возмущение. Представители интеллигенции и общественные деятели в Польше и Венгрии выступали с осуждением погромных настроений, выглядевших тем более отвратительно в странах, где была совсем свежа память о Катастрофе. Польские власти провели уголовное расследование, в результате которого некоторых преступников осудили, девятерых из них приговорили к смертной казни. В Венгрии Центральный комитет Коммунистической партии, ключевую роль в котором играли евреи, после событий в Мишкольце устроил первое и последнее открытое обсуждение антисемитизма. Но результаты последовавшего за этим расследования не устроили никого.

В обоих случаях частично в произошедшем были виновны и представители власти. В Кельце полиция и армия непосредственно присоединились к толпе. В Мишкольце полиция дала антисемитам знать, по каким улицам поведут арестованных и не вмешивалась во время избиения.

Матьяш Ракоши, лидер Венгерской коммунистической партии, который сам был евреем, всего за неделю до происшествия был в Мишкольце, где выступил с осуждением «спекулянтов». «Те, кто торгует на черном рынке, кто подрывает экономические основы нашей демократии, должны быть вздернуты на виселицу», — сказал тогда Ракоши. В то же время венгерские коммунисты расклеивали плакаты и раздавали листовки с карикатурами, на которых были изображены «спекулянты», весьма похожие на евреев. Без сомнения, власти желали направить народный гнев, вызванный гиперинфляцией и падением уровня жизни, на «еврейских спекулянтов», отведя его таким образом от себя.

Так или иначе, обе вспышки насилия получили поддержку в широких народных массах. Не стихавшие со времен Средневековья слухи о том, что евреи убивают христианских младенцев и обкрадывают крестьян, зазвучали в некоторых провинциальных городах Восточной Европы с новой силой, с каким бы ужасом на эти предрассудки не смотрела более прогрессивная часть общества.

Некоторые историки пытаются искать причины царившего безумия в экономике. Польский историк Ян Гросс утверждает, что массовое уничтожение восточноевропейских евреев во время войны создало «социальный вакуум», который быстро заполнила «коренная» польская мелкая буржуазия. Представители этого социального слоя были не уверены в собственном статусе, опасались потерять то, что они недавно получили, и, к тому же, чувствовали угрозу со стороны коммунистического режима. Всю свою ненависть они направили на уцелевших евреев, считает Гросс.

Другие исследователи считают, что причины враждебности следует искать глубже. Еще один польский историк, Дариуш Стола, напоминает, что поляки, а также чехи, венгры, румыны, литовцы, во время нацистской оккупации были свидетелями жестокости такого масштаба, который не могли бы себе представить даже жители Германии. «Психологическая реакция на такие проявления жестокости очень сложна и полностью иррациональна; воспоминания об этом вызывают сильнейшие и неконтролируемые эмоции, причем не обязательно чувство жалости или сострадания», — отмечает Стола.

Прозвучавшее в 2005 году мнение Столы не слишком отличается от объяснений многих польских интеллектуалов времен описанных событий. Например, в 1947 году к сходным выводам пришел Станислав Оссовский, известный философ и психолог. «Сострадание, — пишет он, — не единственная возможная реакция на страдания других людей... Те, кто подвергались уничтожению, могут вызывать у других отвращение, могут быть просто “выкинуты” за пределы представлений о человеческих отношениях». Психолог отметил также, что люди, которым уничтожение евреев оказалось так или иначе выгодно, пытались заглушить чувство вины, делая для этого все, чтобы их действия выглядели обоснованными. «Если катастрофа одного человека приносит выгоду другому, последний чувствует необходимость убедить себя и окружающих в том, что катастрофа была морально оправданна», — писал Оссовский.

Тот факт, что евреи занимали самые высокие посты в коммунистических партиях Восточной Европы, никак не облегчал жизнь их соплеменников. Многие коммунисты-евреи отнеслись к Холокосту с невероятным безразличием. В 1942 году до польского коммуниста Якуба Бермана, находившегося в Москве, стали доходить ужасные новости о том, что происходит с евреями в Варшаве. Но он лишь посоветовал своим союзникам не «отвлекаться» на разворачивающуюся трагедию. «Положение евреев в Польше ужасно, — писал он, — но мне кажется, что мы не можем уделять этом слишком много внимания... несмотря на то, что вопрос мобилизации еврейских масс в Польше для активной борьбы с захватчиками актуален, в центре нашего внимания должны находиться другие вопросы».

После войны отношение коммунистической верхушки к Катастрофе осталось столь же неопределенным. В 1945 и в 1946 годах Матьяш Ракоши высказывал недовольство тем, что слишком многие судебные процессы против нацистов и их пособников были сосредоточены на «людях, что-то сделавших евреям».

Даже в Восточной Германии, где почти не осталось евреев, быстро провели границу между бывшими «борцами с нацизмом» (под ними подразумевались в основном коммунисты) и бывшими «жертвами нацизма», под которыми понимались в первую очередь евреи и цыгане.

В какой-то степени такое отношение восточноевропейских коммунистов к местному еврейскому населению объяснялось заурядным бытовым антисемитизмом. Но при более внимательном рассмотрении можно понять, что здесь имела значение и слабая позиция коммунистических партий, их низкая популярность в народе. В них видели советских агентов. Игнорируя антисемитизм или даже заигрывая с ним, коммунисты надеялись, что их партия будет казаться более «национальной», более «патриотичной», менее «прокремлевской» и «инородной».

Подобно антигерманским настроениям в Судетской области, антиукраинским в Польше и антивенгерским в Словакии, антисемитизм стал еще одним инструментом в арсенале коммунистических партий. В погоне за широкой народной поддержкой они не остановились перед разжиганием межэтнической розни и даже перед поощрением антисемитизма в регионах, больше всего пострадавших от нацизма.