Надежный верник

 

Собственно говоря, верник — это не профессия, а скорее, общественная нагрузка, как говорили в советские времена. Но ведь в советские времена и парторг с комсоргом и профоргом тоже числились не профессиями, а общественными нагрузками. А какими необходимыми людьми были! Им даже прощалось то, что инженерами, научными сотрудниками или слесарями-сборщиками они, как правило, были никакими…

Каждая еврейская община, сколь малой бы она ни была, жила своей внутренней жизнью, стабильность которой обеспечивали раввин, шамес, даян и прочие уважаемые мужи, поддерживала тесные связи с другими общинами, обращалась к религиозным и правовым авторитетам, заключала при помощи вездесущих сватов – шадханов (шадхенов) браки, забирая невест, а то и отправляя женихов в места (точнее, местечки) достаточно отдаленные…

Но и существовала такая община отнюдь не в безвоздушном пространстве (о чем, иной раз, стоило и пожалеть). И с власть предержащими хочешь не хочешь, а надо было общаться. Да и властям, кстати, тоже надо было общаться с еврейскими общинами не только языком законов, приказов и «Временных правил о евреях», постояннее которых, как известно, ничего не было. По крайней мере, в России.

Вот с этой целью-то и выделялся общиной доверенный человек, пользующийся уважением среди евреев и заслуживающий доверия в глазах окружающего мира… во всяком случае, руководящей его части. На идиш его называли «а верник». Славянское происхождение этого слова сомнению не подлежит: скорее всего, от польского «powiernik» – «доверенный, уполномоченный». А поскольку язык, заимствуя слово, обычно переделывает его для собственного фонетического и грамматического удобства, то и получился «верник».

Что же требовалось от этого, скажем так, дипломата местечкового ранга? Во-первых, как мы уже говорили, безупречная репутация. Что-то вроде комсомольской характеристики для поступления кузницу дипломатических кадров МГИМО. Причем, не просто репутация, а репутация, подтвержденная делом и опытом. Следовательно, это не мог быть молодой человек. Во-вторых, очень хорошее знание русского (или, раньше, польского) языка. То есть говорить он должен был не на том чудовищно ломаным украинском или белорусском с сильным еврейским акцентом, на котором изъяснялось большинство евреев в штетлах, а грамотно и правильно излагать свои мысли на «панском», или «городском» языке. (Опять приведем в пример МГИМО, где языки являются главным предметом. Кстати, ни белорусский, ни даже украинский в те времена угнетения трудового народа языками не считались. А уж еврейский акцент — тем более.)

Не грех было иметь какое-нибудь «европейское» образование. Не Оксфорд, разумеется, но, по крайней мере, житомирская прогимназия с ее четырьмя классами за душой должна была присутствовать.

Ну и, само собой, наличие на этом посту голодранца было бы, скажем так, не понято — только зажиточный человек, лучше — по коммерческой части.

И, представьте себе, такой подходящий по всем параметрам человек, рыцарь, так сказать, без страха и упрека — находился! Ему поручалось разбираться с возникающими проблемами, доводить до сведения сторон взаимные претензии и пожелания, которым не следовало звучать публично. Перечислять последние можно до бесконечности. Мы упомянем здесь, быть может, не о самых главных, но имевших большое значение. К примеру, у губернатора намечается юбилей. Вот тут-то и следует дипломатически выяснить:

а) хочут ли Их Превосходительство видеть еврейскую делегацию на поздравлении или, быть может, эта часть празднеств будет проходить в кафедральном соборе;

б) а если хочут, то что они (губернатор) хочут (желают) получить в подарок от чистого, так сказать, сердца.

Ситуация, конечно же, анекдотическая, но не столь уж и редкая. Бывали дела и поважнее, требовавшие поистине дипломатической работы. Ну прямо хоть МГИМО кончай… Впрочем, что это мы так привязались к МГИМО? Его тогда и не было вовсе. А если бы и был, евреев бы туда и тогда принимать не стали…