Как хасид после смерти в Малаховку попал

На днях президент России благословил начало передачи библиотеки семьи Шнеерсонов Еврейскому музею. 12-го же тамуза (в этом году 20 июня) представители ХАБАДа отмечают важную дату: освобождение в 1927 году из костромской ссылки Шестого Любавичского Ребе Йосефа-Ицхака.

Важнейшей фигурой в деле спасения Ребе, а затем и переправки его с семьей, близкими, а также со значительной частью личной библиотеки и архива за границу, был Мордехай Дубин — депутат латвийского Сейма, глава еврейской общины Риги, крупный предприниматель, горячий хасид. Именно он помог провести в Сейме ратификацию договора о торговле с Советской Россией, получив взамен для Ребе освобождение и разрешение на эмиграцию. Есть слух, что с латвийской стороны были добавлены пять коммунистов из местной тюрьмы.

Из Костромы Ребе приехал в Подмосковье и провел некоторое время в Малаховке. В 1940 году Дубин, как полагается, был арестован, в декабре 41-го выпущен, затем, в 48-м, вновь арестован и после тюрьмы был помещен в закрытую психиатрическую больницу, где и умер в 1956 году. Похоронен он был на еврейском кладбище в Туле.

В 1986 году московская община ХАБАДа получила указание от Седьмого Любавичского Ребе срочно перенести останки Дубина в Малаховку, поскольку власти Тулы планировали ликвидировать еврейское кладбище. Реб Гейче Виленский, тогдашний глава российского ХАБАДа, призвал одного из членов незарегистрированной общины и поручил ему это дело, сопроводив инструкциями о секретности и потенциальной опасности со стороны Органов. Но мы-то знали, что Органы и есть главные органы в нашей стране! И тот решил идти напролом: обратился за разрешением в КГБ. Там удивились, на просьбу не обратили внимания и, слава Б-гу, отпустили просителя с миром.

В тот период «партия» направила меня на участок физического и духовного возрождения малаховской общины, которая еще за несколько лет до того была центром еврейской жизни — не только в религиозном, но и в сионистском и культуртрегерском отношениях. Однако массовые отъезды обескровили ряды активистов, и к середине 80-х еврейская жизнь в Малаховке сохранялась лишь вокруг действующего еврейского кладбища, несколько оживляясь в дни главных праздников и в период продажи мацы. Возглавлял это дело бывший боксер Борух Фих, а знатоком службы и предания был реб Шол — из старых кадров практикующих евреев.

Реб Гейче вызвал меня и поручил осуществить еще раз попытку переноса могилы. Так как духовное становление мною мыслилось на основе хозяйственного, то мне пришлось отнестись к поручению с административным запалом. Вооружившись блоком «Мальборо», купленным за 20 рублей по блату в табачном магазине в Перово (советское курево стоило в пять раз дешевле), и большой бутылкой «Смирновской», сохранившейся от последнего фарбренгена, я посетил председателя поссовета (мэр по-нынешнему) и получил у него справку о том, что малаховские власти не возражают против захоронения моего дяди (конечно, по матери) на местном кладбище.

Дальше — Тула. Город самоваров, пряников, охотничьих ружей и лесковских персонажей. Но, не глядя на все это, я отправился на санитарно-эпидемиологическую станцию, где встретил, как сейчас помню, очаровательную женщину-врача (она же директор). В благодарность за справку одарил ее флаконом французских духов, который мне достал бармен ресторана «Казахстан» Женя Лозовский, в конце 70-х семикратный чемпион Москвы по дзюдо. Вооружившись полученными документами и бутылкой армянского коньяка, подаренной бывшим сослуживцем по Красной Армии, ефрейтором Володей Ходжаяном из Еревана (я не стал ему нудно объяснять про кошерность, принял подарок — пригодился), пришел на прием к начальнику коммунального хозяйства города-героя. И получил окончательный вердикт в виде очередной справки-разрешения.

День склонялся к вечеру, а мне еще предстояло на своих зеленых «Жигулях» шестой модели вернуться в Москву (200 км) и пообщаться с реб Гейче. Его телефон наверняка прослушивался, а надо было обсудить детали: кого взять с собой в Тулу, каковы правила и законы столь неординарного акта, каковым является перенос могилы. Нужно было подготовить в Малаховке достойное место и миньян.

Весь следующий день тоже прошел в хлопотах: машину-грузовик выделил директор люберецкого ПТУ им Ю. Гагарина, некогда чемпион СССР по вольной борьбе Вадим Менис. В этом училище действительно обучался ремеслу космонавт номер один, место было натоптано звездолетчиками, членами ЦК партии и комсомола. А Вадим был мужем моей школьной подруги, зятем лучшей подруги моей мамы и еврейства своего не стеснялся, а наоборот. Сколотили ящик, обложили целлофаном, вызвали для общего руководства процессом Толика (бригадира кладбищенских копателей) с инструментом. В качестве рабочей силы для непосредственного соприкосновения я призвал Леню Фрейверта, который был отказником и ждал возращения из лагеря мужа своей сестры (Юлия Эдельштейна, сейчас он спикер Кнессета). Годом раньше я отправил его помощником Фиха на малаховское кладбище. И был еще с нами тогдашний (и нынешний) корифей-талмудист, служивший у нас на предмет реабилитации, — Ури Камышов.

Наутро — стремительный бросок в Тулу. Начали копать. Дошли до гроба. И тут подошел человек в гражданском, предъявивший издали и стремительно корочки Комитета государственной безопасности. «А что это вы тут делаете?» — спросил он цитатой из знаменитой комедии 60-х годов. Свершилось — контакт с Органами.

Но это были звездные минуты! Я не стал, подобно Остапу Ибрагимовичу, нервно доставать из кармана скомканные квитанции и показывать их издалека. Внешне спокойно и с достоинством отвел его к машине (подальше от места действия), достал папку с документами: заявления, справки, квитанции и даже путевой лист. Просмотр занял меньше минуты: гражданин безошибочно выудил документ коммунальщиков с печатью родного города Тулы, сфотографировал глазами и вернул мне папку. Ушел.

Ребята рассказали, что когда подняли крышку гроба, то какое-то мгновение они видели тело в одежде. Но тут же все рассыпалось и истлело на глазах. Собрали останки, поместили в короб, помчались в Малаховку (иногда, по созвучию с еврейским наименованием ангела, ее называли в шутку Лос-Анджелесом).

На кладбище уже была готова могила и десятка полтора местных и московских евреев. Похоронили. Прочли все, что надо, и отправились в синагогу, расположенную примерно в полутора километрах.

Вечером реб Гейче позвонил в Нью-Йорк Мойше Ливертову, возглавлявшему хабадскую организацию «Эсрас Ахим» («Помощь братьям»), — сообщить о проделанной работе. А Мойше ответил, что они еще утром молились вместе с Ребе и он им сказал, что «дело сделано».