Шофар Баал Шем Това

Есть в хайфском районе Адар неприметная лавка, в которой торгуют атрибутами еврейской традиции. Талесы, подсвечники, коробочки для мезуз — все как обычно. В Хайфе немало таких магазинчиков. Но есть кое-что, что отличает эту лавку от других. Моше, ее хозяин, — не только продавец, но и мастер, изготовитель шофаров. Его семья уже три века занимается этим ремеслом. Моше знает о шофарах все.

Самое интересное находится не в самом магазине, а в мастерской, где он работает. Лишь года через три после нашего знакомства хозяин допустил меня туда. Тесная комнатка заставлена ящиками и инструментами для обработки рогов. Есть здесь токарный и шлифовальный станки, газовая горелка для нагревания рога, пресс с металлическим брусом, где его затем распрямляют, тяжелые молотки, чтобы выбивать из рога кость. Рога в основном привозят из-за границы (Магриба и Южной Африки), но лишь треть сырья после тщательного отбора идет в работу. Рог для шофара должен быть целым, без трещинки или гнили.

Подходящие рога высушивают, вычищают изнутри кость, шлифуют, греют и осторожно распрямляют. У сефардов принято выпрямлять весь шофар целиком. На этом этапе каждый второй рог ломается. Моше — ашкеназ, и он так не делает. Затем сверлят отверстие в узкой части рога. От его наклона и ширины зависит сила и чистота звука. В том, как его правильно просверлить, и кроется самый большой секрет мастера.

Как-то раз хозяин показал мне свою потрясающую коллекцию: тяжелые витые йеменские шофары, прямые сефардские и с изгибом в широкой части ашкеназские. Часть он приобрел, часть изготовил сам, а некоторые были сделаны еще его отцом или дедом. Под конец Моше с осторожностью достал из отдельного ящика небольшой, светлый, почти прозрачный рог. «Это шофар Баал Шем Това!» — сказал он.

Было утро пятницы. Посетителей в магазине не было. Мы присели, и я услышал одну из самых удивительных историй в своей жизни.

Согласно семейному преданию, случилось это лет двести пятьдесят назад, судя по всему, где-то в Подолии. Предки моего знакомого жили в маленьком местечке. Дело было под вечер. Прихожане задержались в синагоге, видимо, после молитвы, обсуждая исход из Египта, о котором читали в недельной главе. Спорили жарко, громко. Молодой человек, предок моего знакомого, сидел в углу, слушал споривших, тихонько шлифовал уже почти готовый шофар.

Все так разгорячились, что не заметили вошедшего с улицы крепкого мужчину лет пятидесяти. Человек встал возле молодого мастера, внимательно прислушиваясь к распалившимся спорщикам. Внезапно гость положив мастеру руку на плечо и обратился к нему:
— Ну что, закончил?
В семье передавались слова о пронзительных глазах гостя. Мастер запомнил их на всю жизнь. Черные, как будто насквозь тебя пробирающие.

Гость взял шофар, повертел его в руках, затем приложил к губам и все услышали «ткиа гдола» — пронзительный длинный высокий очень громкий звук. Потом говорили, будто шофар был слышен даже на другом конце местечка. От неожиданности все замерли, в удивлении повернувшись к гостю, которого многие только сейчас и заметили. «Довольно пустых разговоров, — громко сказал гость, — пришло ваше время подниматься в Эрец Исроэл. Чтобы до Песаха вашей ноги здесь не было». Затем он положил шофар на место и вышел — так же внезапно, как и вошел.
— Кто это был? — спросил опешивший предок Моше.
— Это же Исроэл, Знающий Имя, — сказал кто-то. Молчание оборвалось, люди загудели, приходя в себя и обсуждая произошедшее.

Слова Баал Шем Това как будто заколдовали всех, кто в тот вечер был в синагоге. Месяца за два евреи распродали имущество по соседним нееврейским селам и оставили местечко. Снялись целыми семьями, дворов двадцать. Те же, кого в тот вечер не оказалось в синагоге, смотрели на собирающихся, как на сумасшедших.

Уехали по весне, успели до Песаха. Оставшиеся крутили пальцами у виска, глядя вслед отъезжающим. Среди тех, кто оставил местечко, был, конечно, и предок моего знакомого. Шофар, он взял с собой и бережно его хранил. Любопытно, что кто бы потом ни пробовал в него дуть, не то что «ткиа гдола», но даже самого короткого и слабого звука не мог извлечь.

Один из собиравшихся уезжать, торговец, никак не хотел пропускать весеннюю ярмарку. Семью отправил, а сам сказал, что, мол, дела закончу и догоню вас.

Нагнал он их уже в Стамбуле, привез страшные вести. Дня через два после отъезда семей ворвался в местечко отряд гайдамаков. Что не разграбили, то сожгли. Людей поубивали. Жестоко, страшно. И евреев, и поляков-католиков, и даже своих же украинцев, кто за соседей решил заступиться. Все подчистую уничтожили, не стало больше местечка.

Из Стамбула доплыли на корабле до Яффо, а затем доехали до Тверии. Там как раз большая еврейская община собралась. Через несколько лет семья моего знакомого перебралась в Хайфу, где и поселилась в новом городе, что как раз отстраивать на склоне Кармеля начали.

Прошло лет пятьдесят, и однажды, в канун еврейского Нового года, в Хайфу пожаловал рабби Нахман из Браслава. Правнука Баал Шем Това хайфские евреи встречали как самого уважаемого гостя. В синагоге поднесли шофар, чтобы трубил. Рабби Нахман взглянул на шофар, но вдруг сказал:
— Мне другой нужен!
Принесли другой, но и тот не подошел, не сгодился и третий.

Позвали мастера, который изготавливал шофары, сына того, что из Подолии уехал. Он вспомнил о рассказе отца и принес рабби Нахману тот самый шофар, предупредив, что он не трубит.

Рабби Нахман осторожно взял шофар в руки, посмотрел внимательно, поднес к губам, но не стал дуть, отложил в сторону, вздохнул. «Это шофар Мошиаха, — сказал он, — лишь Мошиах сможет протрубить в него, да и то, когда время придет. Но не пришло оно еще».

И взял другой рог.

Удивительный шофар бережно хранили, передавая из поколения в поколение и историю о Баал Шем Тове, и удивительное объяснение рабби Нахамана.

Как-то в сороковых годах Давид Бен-Гурион, знакомый с отцом нынешнего хозяина лавки, услышав рассказ, захотел испробовать шофар. Человек он был настойчивый и добился своего.

Отец моего знакомого показал Бен-Гуриону, человеку светскому, никогда до этого не трубившему, на простом шофаре, как надо дуть. Затем тот взял шофар Баал Шем Това, приложил его к губам, набрал воздуха, покраснев от натуги, и... сумел выжать лишь короткий и слабый писк. Но и того было ему достаточно. Ведь другие вообще никак не могли. Ушел гордый и довольный собой.

В начале 90-х прослышали о шофаре хабадники. Просили моего знакомого дать им шофар, чтобы отвезти его к Любавическому Ребе в Нью-Йорк. Но мой знакомый шофар отдать не согласился. Предлагали ему самому в США поехать, вместе с шофаром, обещали все расходы оплатить. «Да только я им сказал, что с тех пор, как семья взошла в страну, никогда Эрец а-кодеш она больше не покидала. И я не стану. Вот как приедет Ребе в Землю Израиля, я сам ему шофар поднесу». Но Ребе не приехал...

Мой знакомый закончил рассказ. Я, потрясенный, смотрел на лежащий передо мной светло-коричневый, отшлифованный, чуть загнутый рог, которому, судя по всему, было почти триста лет.

В это время в магазине раздался звонок. Посетители открыли входную дверь, и Моше поспешил к ним навстречу. Дерзкая мысль мелькнула в моей голове... Но я не посмел. Провел пальцем по гладкой поверхности рога и вышел вслед за хозяином лавки. Вспоминая об этом, иногда я думаю, что поступил правильно. А иногда жалею до слез, что не попробовал.