Журавлиная ягода к Ту би-Швату

После изгнания из Испании множество еврейских семей, бежавших от инквизиции, переселились в галилейский город Цфат. Вскоре они превратили его в процветающее место, известное своими ярмарками с лучшими во всей округе шелком, шерстью, пряностями и медом, а также мудрецами, многие из которых были обладателями «скрытого знания» — Каббалы. 

От них и пошла традиция, распространившаяся затем по всему еврейскому миру, — устраивать в Ту би-Шват, пятнадцатый день месяца шват, который называют Новым годом деревьев, праздничный седер. Трапеза эта напоминала пасхальное застолье, но была наполнена особым мистическим смыслом и сопровождалась чтением отрывков из Торы, Талмуда и таинственной книги Зоар. И чем больше разных плодов было в этот день на столе, тем краше и роскошнее считалось пиршество.

Состоятельные жители Цфата, соревнуясь друг с другом, скупали в преддверии праздника самые диковинные плоды, какие только могли достать. Со всех концов стекались в город торговцы, предлагавшие местным богачам заморские фрукты.

Жил в то время в городе один зажиточный торговец шерстью. Каждый год на Ту би-Шват устраивал он пышный пир, на который приглашал уважаемых раввинов и других почетных гостей. И всякий раз старался он удивить собравшихся новыми, невиданными доселе яствами.

Казалось бы, не на что было торговцу роптать: и дела его шли в гору, и дочь была красавицей на выданье. Вот только одна беда: сосед его, столь же преуспевающий делец, каждый раз закатывал в Ту би-Шват пиршество не хуже, чем у него, угощая своих гостей такими же экзотическими фруктами.

Очень хотелось торговцу обойти своего конкурента. Но не оставалось уже, кажется, ни одного фрукта или ягоды, которых не доставили бы к столам обоих богачей.

А тут еще утром накануне праздника пришел к торговцу молодой парень и стал свататься к его дочери: мол, любят они друг друга и, если отец не согласится, умрут от горя оба.

Не был парень ни богат, ни знатен родом. И поначалу хотел торговец его прогнать, но так молили его молодые возлюбленные, что не выдержал и сказал:

— Коли добудешь мне к празднику такой плод, что никто больше не станет сомневаться, у кого седер лучше, так и быть, выдам дочь за тебя. А не достанешь — уж не обессудь!

Обрадовался парень, побежал по базарам городским, но вскоре понял, что рано мечтать о свадьбе. Какой бы фрукт он ни находил, при упоминании о готовящемся пире продавцы тотчас признавались, что в дома обоих богачей такие плоды уже давно проданы.

Солнце все ниже опускалось к двуглавой вершине горы Мерон. Все меньше времени оставалось до начала седера, и все тяжелее становилось на сердце у паренька. Понурив голову, вышел он на окраину города и вдруг увидел сидящего на мостовой уличного торговца, перед которым были разложены травы и пряности.

Тот уже начал складывать свой товар, собираясь уходить. Узнав, что ищет юноша, человек задумчиво поглядел на него.

— Есть у меня мешочек ягод из дальних северных стран. Называют их «журавлиными ягодами», и еще никто у меня их не покупал. Глядишь, и сгодятся тебе, — сказал он, развязывая небольшой сверток.

Продавец высыпал на ладонь несколько небольших крепких ярко-красных ягод. Паренек взял одну, раскусил и зажмурился: нестерпимо кислая ягода свела скулы.

— Если я принесу это, — сказал он, отплевываясь, — то не только руки возлюбленной не получу, ее отец выгонит меня взашей!

— Не торопись, — ответил тот, — я тебя научу, что делать.

***

Гости уже стали рассаживаться, когда парень вбежал во двор.

— Принес? — насмешливо спросил его хозяин дома.

— Да, — ответил юноша, — только позволь мне самому решить, когда раздавать угощение.

— Что ж, — согласился торговец, — будь по-твоему, но учти: если оно не понравится гостям, дочери моей ты не получишь.

Начался седер. Выпили гости по бокалу белого вина, символизирующего уснувшую на зиму природу. В залу вынесли плоды с твердой несъедобной кожурой и съедобной внутренней частью: гранаты, орехи, каштаны, соответствующие, согласно каббалистической традиции, нижнему из миров — «миру действия» (олам ха-асия).

Хозяин дома взглянул на паренька: где, мол, твое угощение? Но тот сидел как ни в чем не бывало.

Выпили гости второй бокал — на две трети наполненный белым вином и на треть красным, в честь пробуждения природы. Заедали его плодами с мягкой съедобной оболочкой, но с косточкой в сердцевине: маслинами, финиками, персиками и абрикосами, которые связанны, согласно Каббале, с более высоким миром — «миром созидания» (олам ха-брия).

Нахмурившись, смотрел на юношу богач: не вздумал ли парень провести его? Но тот невозмутимо продолжал наблюдать за переменой блюд, будто забыв о своем обещании.

Пришел черед снова наполнить бокал — на сей раз на треть белым вином и на две трети красным, что знаменовало борьбу тепла с холодом. Вслед за этим принесли гостям блюда с угощениями, представляющими самый возвышенный из миров, «мир творения» (олам ха-йецира), — теми, что можно есть целиком: изюмом, инжиром, виноградом, плодами рожкового дерева. Эти яства подавали, как водится, в сахарной патоке и меду. 

Подняли гости и последний четвертый бокал, с одним только красным вином, чтобы прославить совершенство и полноту жизни. По традиции, после четвертого кубка вина никаких угощений не подают, но тут вдруг юноша поднялся со своего места и, обойдя всех присутствующих, раздал им по маленькой красной ягоде.

Попробовали удивленные гости странную ягоду. После всех только что съеденных сладостей она уже не казалась нестерпимо кислой.

Всем пришлось по душе такое неожиданное завершение праздничной трапезы. Собравшиеся хвалили хозяина дома, соглашаясь, что никогда раньше не бывали на столь необычном седере. Обрадованный богач тотчас во всеуслышание объявил, что согласен выдать свою дочь за юношу.

Счастливый влюбленный, увидев в углу зала давешнего торговца, продавшего ему ягоды, поспешил к нему со словами благодарности.

— Видишь, — сказал тот юноше, — даже у совсем маленькой и кислой ягоды есть свое предназначение, ибо во всем, и даже в ней, скрыт ницоц, искра Б-жественной святости. Надо лишь знать, когда и как ее извлечь.

Сказав это, уличный продавец смешался с толпой танцующих гостей и исчез, будто его и не было вовсе.