Еврей и дети

Каждый еврейский праздник хорош по-своему, но нет, пожалуй, более волнующего, чем Песах. Сами предпраздничные хлопоты, сама атмосфера этого праздника таковы, что даже далекие от религии и традиции наши соплеменники невольно начинают чувствовать в эти дни свою сопричастность к собственному народу и национальной истории.

Ровно 3334 года прошло со времени нашего Исхода из Египта, а мы по-прежнему помним об этом событии, основываем на нём исторические параллели, то и дело прибегаем к тем или иным его деталям, давно уже ставшим символическими. Да и не только мы, но и многие другие народы планеты. В самом деле, кто из нас не упоминал при случае «десять казней», «тьму египетскую» или «рассечение моря»?

Основной посыл праздника в том, что каждый из нас должен чувствовать себя в этот вечер за пасхальным столом так, как будто это он лично в свое время вышел из Египта. Для многих живущих сегодня в Израиле напоминать об этом излишне – у каждого был свой исход из собственного Египта, своя последняя ночь в доме, с которым было столько связано. Не секрет, что в нынешнем году для многих этот седер будет первым в Израиле, да и, возможно, вообще первым в жизни. Их ждёт за праздничным столом немало открытий. И главным из них может стать наконец открытие в себе еврея, а не кого-то ещё.

Впрочем, любой седер – это всегда открытие и всегда начало чего-то нового. Из года в год вроде бы повторяется один и тот же ритуал – сначала утомительная домашняя уборка, предпраздничные хлопоты, а потом снова седер – с чтением всё той же «Пасхальной агады» с рассказом об Исходе, во время которого непременно выясняются какие-то новые подробности тех давних событий.

Думаю, у каждого участника седера есть свое любимое место в «Агаде», к размышлению о котором он каждый год вновь и вновь возвращается, отыскивая в нем все новые смыслы. Лично для меня таким местом является рассказ о четырех сыновьях: умном, нечестивце, наивном и неспособном задать вопрос.

Существует бесчисленное множество комментариев на эту часть «Агады». К примеру, раввину Исраэлю-Меиру Лау виделся в четырех сыновьях символ четырех поколений еврейского народа. Вот старший сын покидает родное местечко, чтобы отправиться в Цюрих и поступить там в университет, но на Песах он приезжает на каникулы и с удовольствием вдыхает запахи родительского дома, однако чувствует, что за год, проведенный за учебниками, он успел многое подзабыть из привычных с детства обычаев. А потому он просит отца напомнить все традиции праздника, а тот с удовольствием это делает.

Затем этот сын становится профессором, но дети его воспитаны уже в светском духе. Впрочем, когда наступает Песах, ему хочется снова прикоснуться к вере и обычаям предков. И он накрывает правильный стол, на который торжественно водружается. Но его сыну, подающему большие надежды молодому инженеру, всё это уже глубоко чуждо. Он не понимает, зачем отцу нужны эти давно отжившие своё еврейские заморочки, и потому спрашивает: «Что это за служение у вас?!» или, попросту говоря, «Зачем вы маетесь этой ерундой?!». И уже немолодому профессору, если он хочет, чтобы сын сохранил связь со своим народом, приходится бросаться в бой и «притупить нечестивцу зубы своим ответом»: объяснить, почему Исход из Египта не подлежит забвению.

Проходят еще годы, и вот этот внук старого местечкового еврея сам становится отцом, а его сын попадает в гости к деду-профессору, который упорно продолжает праздновать Песах. Для мальчика всё это внове, всё незнакомо, и он с искренней наивностью и любопытством вопрошает: «А что мы вообще сегодня празднуем?». И наконец, его сын – правнук «умного» – попав в еврейскую компанию на Песах даже не задается никакими вопросами: ему всё это вообще «по барабану», ему даже спросить нечего.

Последний Любавичский ребе к рассказу о четырех сыновьях непременно добавлял: «Но есть ведь ещё и пятый сын! Он вообще не знает, что сегодня Песах! Выйдите на улицу, найдите его и приведите за стол!»

Есть, кстати, неплохой израильский фильм «Пасхальный седер», в котором за праздничным столом собирается большая, не особо религиозная, но чтущая традиции семья. Все роли вроде бы изначально расписаны: отец считает своим самым умным и удачным сыном старшего, сделавшего отличную карьеру, иронизирует над неудачником-средним и досадует на младшего – вроде как типичное дитя 90-х без всяких интересов и моральных устоев. Но затем во время застолья начинается скандал, вылезают на свет страшные семейные тайны, и тут оказывается, что подлинным «нечестивцем» является как раз старший, а вот средний вполне тянет на умницу и праведника. Да и младший далеко не так прост, как представляется. А отцу там впору не только спрашивать с сыновей, но и задать себе вопрос о том, что он за человек.

Так в фильме выясняется, что многие наши представления о людях порой обманчивы, и ни на кого не стоит спешить клеить ярлыки. Раввин Джонатан Сакс считал, что четыре сына обозначают четыре возраста человека: тот, «кто не умеет задать вопрос», – это ребенок до 3 лет, который уже начал говорить, но ещё не в состоянии осмысливать окружающую реальность. Но и ему надо рассказывать об Исходе, потому что именно в этом возрасте он жадно впитывает все новое, а в подсознание закладываются базовые ценности каждого из нас.

«Наивный сын» – это ребенок постарше, которого интересует всё на свете, и он то и дело спрашивает: «Что это?». И надо постараться не оставить без внимания ни один из его вопросов. Но затем подросток вступает в переходный возраст и, понятное дело, бунтует против родителей, их ценностей и образа жизни. «Что это за служение тут у вас, предки?» – вопрошает он. И вот тут очень важно вступить с ним в спор, отстаивать свою точку зрения, попытаться его переубедить – пусть даже и без особого внешнего успеха. Потому что именно благодаря этому спору настанет день, когда он превратится в «умного сына» и задаст те самые вопросы, которые нужно задать.

Автор этих строк в свое время был каждым из этих сыновей. Хорошо помню, как на первом своем пасхальном седере в доме известного хасидского раввина в Бней-Браке я, уже тогда далеко не юноша, задавал совершенно наивные, возможно, даже дурацкие вопросы, а раввин подробно отвечал на каждый из них. Был я когда-то, на заре туманной юности, и «нечестивым сыном», и тем, кто не умеет задать вопрос. Может, всё дело в том, что в каждом из нас живут одновременно все эти четыре сына. Они непрестанно спорят друг с другом, и мы сами не знаем, какой из них преобладает в данный жизненный момент.

Но главное – чтобы мы продолжали себя чувствовать сыновьями собственного народа и не дали разорвать эту самую важную для любого человека, существующую даже не столько на рациональном, сколько на иррациональном уровне «любовь к отеческим гробам». Любовь к своему народу и своей культуре – ту самую, в которой «обретает сердце пищу» и без которой мы немыслимы.
Так чем, вы говорите, эта ночь отличается от прочих ночей?