Кто первым скажет правду?

Одна из версий происхождения слова «еврей» возводит его к имени праотца Авраама — Авраам-иври (Берейшит, 14), образованного от слова «авар», «перешел»*. Авраам противопоставил свои убеждения общепринятым. Когда весь мир поклонялся идолам и верил, что они властны над судьбами людей, Авраам путем логических рассуждений пришел к выводу, что у мира должен быть один-единственный хозяин и творец, и не побоялся не только разбить идолов в отцовской лавке, но еще и громко заявить о том, что истинный Б-г спасет его от смертной казни — сожжения в печи, по законам государства полагающегося ему за этот поступок.

Эта история широко известна, однако каждый из нас на собственном опыте знает, какая смелость требуется для того, чтобы пойти против общественного мнения.

Известно, что Авраам был вознагражден за это сторицей, хотя жизнь его была полна испытаний. Может быть, это унаследованное евреями от своего предка свойство характера и является залогом вошедшей в поговорку успешности, секрет которой не дает покоя многим умам?

Жизнь Йосефа-Ицхака Шнеерсона, шестого Любавичского ребе, история его борьбы за право евреев даже при советской власти не ассимилироваться, продолжать верить, молиться, соблюдать заповеди и давать своим детям еврейское воспитание, его арест, выдвинутые против него обвинения, приговор и внезапное освобождение… служит примером судьбы, схожей с судьбой Авраама. Записки Ребе знакомят нас с внутренним миром человека, руководствующегося принципами, а вовсе не желанием приспособиться, не побоявшегося противостоять всесильной и страшной государственной машине большевиков — и победившего в этой борьбе.

У него не было иного оружия, кроме правды и нежелания «жить как все», нежелания «смириться с действительностью» и «не плевать против ветра».

Вскоре после Октябрьской революции главы еврейских общин бывшей Российской империи пришли к выводу, что оставаться религиозными при новом строе будет невозможно и поэтому задача тех, кто желает сохранить свое еврейство, — постараться покинуть страну. Установка Любавичского ребе была иной: еврей, чье присутствие важно для существования общины, не имеет права спасаться, бросая остальных на произвол судьбы. В течение десяти лет, упорно, не считаясь с опасностью, Ребе создавал хедеры, ешивы, миквы. Интересно, что при этом он апеллировал к советским законам, настаивал на соблюдении конституции и пытался заставить советскую власть точно следовать провозглашенным ею же лозунгам. Этот прием гораздо позже использовался советскими правозащитниками и, как известно, оказался весьма эффективным.

Летом 1927 года Ребе арестовали и обвинили в целом списке преступлений против советской власти. Позже была издана книга «Записки об аресте», в которой события того лета описываются очень подробно и необыкновенно интересно. Вот перечень обвинений — в том виде, в каком они были предъявлены:

— ты обвиняешься в контрреволюции; — религиозные евреи СССР видят в тебе высший авторитет и находятся под твоим влиянием; — твое влияние распространяется и на часть еврейской интеллигенции Советского Союза; — ты пользуешься огромным влиянием среди американской буржуазии; — ты — лидер мракобесов; — нам известно, что, использовав свое зловредное влияние, ты организовал по всему Советскому Союзу сеть хедеров, иешив и прочих религиозных учреждений; — под твоим руководством ведется интенсивная переписка с заграницей; к тебе и твоим друзьям поступают тысячи писем из десятков стран мира; — Под твоим руководством составляется тайная корреспонденция о происходящих в СССР событиях и поступает к нашим врагам через иностранные посольства; — Из-за рубежа к тебе и твоим друзьям поступают огромные суммы денег, которые вы используете на поддержание и распространение религии в Советском Союзе, а также на борьбу против советского правительства…

В предъявленных обвинениях (обычных, в общем-то, для той поры газетных клише) для Ребе не было ничего неожиданного. Спокойно их выслушав, он ответил: «Не буду спорить, евреи действительно видят во мне авторитет, но я никогда не использовал его в антисоветских целях. Кроме того, не забывайте о том, что это авторитет чисто нравственный, моральный. Я никого не принуждал и не принуждаю, никто из евреев не находится в какой-то зависимости от меня. По вашим представлениям, я властвую над людьми, но это и неверно, и невозможно. Власть и принуждение противоречат самой сути учения ХаБаД. Главенство у хасидов означает духовное величие, первенство в стремлении достичь моральной цельности и усовершенствовать себя настолько, чтобы и другие следовали тем же путем. Нетрудно понять, что подобного авторитета нельзя добиться принуждением и силой власти хотя бы потому, что каждый хасид волен учиться либо не учиться у своего руководителя — Ребе»**.

«... Колесо истории совершило очередной оборот. Сто тридцать лет назад Алтер Ребе — прапрапрадед Рабби Иосифа Ицхака Шнеерсона — был взят в тюрьму и принужден разъяснять суть хасидизма министрам царя Павла I.

Сегодня их внуку приходится пояснять суть хасидизма следователям ГПУ. Единственная разница, что в старые времена чиновники царей были вполне лояльны к еврейской религии и расследовали исключительно соблюдение законов Российской империи. И заключенный в тюрьму Алтер Ребе, и просто вызванный в Петербург для допросов Цемах-Цедек после долгих бесед были отпущены домой на свободу. Их не приговаривали за верность Идишкайт к тюрьме, а тем более к расстрелу!..» («Записки об аресте»).

Вот что пишет по поводу своего вынужденного отъезда из России сам Ребе:

«19 Ияра 5688 года. Рига, Латвия. Мир тебе и благословение!

... Я хотел жить в России, ибо евреи там преданы душой Торе, соблюдают ее в бедности, придавленные и настрадавшиеся. И дай Б-г, чтобы вскоре исполнились слова наших Мудрецов: “Кто соблюдает Тору в бедности, в конце концов получает возможность соблюдать ее в условиях материального и духовного изобилия”.

В бегстве человека есть две стороны: он убегает от зла и стремится к добру. Я вынужден был уехать из России вопреки своему желанию. Мне пришлось расстаться с моими любимыми друзьями. Но иного выхода у меня не было: мне грозили обвинения в “тягчайших преступлениях” — создании групп учащихся, тем более — детей, не говоря уж об оказании моральной и материальной поддержки этим группам.

Закон там запрещает деятельность, которая могла бы побуждать к религиозности и укреплять иудаизм; я же нарушал все это “злонамеренно и обдуманно”, систематически и в течение многих лет.

Против меня были собраны “улики” и сфабрикованы обвинения в “чудовищных преступлениях”. Мое положение усугублялось тем, что все это, якобы, предпринималось мною “намеренно и обдуманно по заранее составленной программе”.

В ГПУ не пожелали ограничиться тем, что засудят меня по закону, — тогда бы мне полагалось около 10 лет ссылки в Сибирь, куда обычно ссылают убийц, закованных в кандалы. Их целью было довести меня до состояния полной подавленности, а затем — уничтожить. Свои ложные обвинения они приурочили к моменту убийства советского полномочного представителя в Варшаве и высылки советских представителей из Англии. С целью запугать страну они решили арестовать руководителей, стоящих во главе своих народов и религий, и совершить над ними расправу. Среди евреев и раввинов нашей страны они избрали меня. Первый приговор на рассвете 17 Сивана был наиболее жестоким. Но милосердие Б-га бесконечно!

Известие о моем аресте разнеслось по стране, в сотнях городов евреи днем и ночью читали Теилим, постились. И это было услышано Всевышним. Благодаря заслугам моих святых родителей и предков, Он склонил сердца судей трижды смягчить приговор.

... Я убедился в невозможности оставаться впредь в России, где опасность витает над моей головой. И был вынужден оставить страну, где покоятся мои святые предки.

(Письмо от 9 мая 1928 года)***.

Читая в «Записках» детальное литературное описание событий и людей, поражаешься леденящему кровь зверству и, одновременно, трусости перед начальством исполнителей приказов. Но наиболее сильным выглядит контраст двух миров — мира окружающей семью Ребе реальности и мира семьи, дома, тепла и уюта, собственного достоинства, не желающего ни на йоту отступать от своих норм и принципов, считаться с обстоятельствами или идти на компромисс. Ребе и его близкие ведут себя так, словно находятся в Америке или Израиле сегодняшних дней, беседуют с теми, кто пришел арестовывать, как с обычными людьми, ни выказывая ни страха, ни агрессии; Ребе всерьез парирует обвинения, и можно даже подумать, что он находится перед настоящим судом, заинтересованным в правосудии.

И вот ведь какая странность — тюремщики теряются перед правдой этого человека, физически слабого, пожилого, внешне беспомощного и безоружного. Потому что получается, что система, частью которой они себя ощущают, не только дает им право сильного — но и связывает им руки, они боятся ее, понимая, что в любой момент сами могут превратиться из палача в жертву, и слабый старенький раввин оказывается сильнее и, в конце концов, побеждает.

С тех пор прошло очень много лет, сменились поколения, нет уже ни советской власти, ни СССР. Но выбор между правдой и полуправдой, между убеждениями и общественным мнением, между законом вечным и нерушимым и сиюминутным беззаконием существует и будет существовать всегда.